Чтиво - стр. 8

До чего же они были наивны. Пфефферкорн едва не рассмеялся. Шорох земли, засыпавшей могилу, помог сдержаться.

Затем больше часа Карлотта принимала рукопожатия и поцелуи тех, кто пришел на панихиду. Исполняя ее просьбу, Пфефферкорн топтался неподалеку.

– Парень был мировой, – сказал Люсьен Сейвори.

Пфефферкорн кивнул.

– И мировой писатель. С первой строчки его первой книги я понял, что он нечто особенное. Сейвори, сказал я себе, ты узрел большую редкость под названьем талант. – Старик многозначительно покивал и покосился на Пфефферкорна: – Поди не догадываетесь, сколько мне лет?

– Э-э…

– Девяносто восемь.

– Ну и ну, – сказал Пфефферкорн.

– В ноябре девяносто девять.

– Вам не дашь.

– Слава богу, ети твою мать. Но дело в другом. Штука в том, что я, говна-пирога, всякого повидал. Апдайк, Мейлер[2], Фицджеральд, Элиот, Паунд[3], Джойс, Твен, Джозеф Смит, Золя, Фенимор Купер. Всех знал. Я барал троицу Бронте. И вот что я вам скажу: такого писателя, как Билл, я не встречал. И не встречу, проживи я хоть сто лет.

– Думаю, легко.

– Что?

– Проживете до ста.

Старик вытаращился.

– Хмырь.

– Я в том смысле…

– Все понятно. Хмырь болотный.

– Извините, – сказал Пфефферкорн.

– Пф-ф. Помяните мое слово: Билл в сонме великих. Впору вытесать его имя на горе Рашмор. Может, я этим займусь.

– Марк Твен? – уточнил Пфефферкорн.

– Милейший человек. Не то что пиздюк Натаниэль Готорн[4]. Вы писатель?

– Вроде как.

– Издавались?

– Слегка.

– То бишь.

– Один роман, – сказал Пфефферкорн. – В восьмидесятых.

– Заглавие?

– «Тень колосса».

– Дерьмовый заголовок, – сказал Сейвори.

Пфефферкорн потупился.

– Не коммерческое название, – сказал Сейвори.

– Да, покупали плохо.

– А я что говорю! – Старик подпер языком щеку. – Надо было назвать «Кровавая ночь».

– Что?

– Или «Кровавые глаза». Вот кассовые названия. Видали? Даже не читая, в полминуты придумал два отменных заголовка.

– Книга о другом, – сказал Пфефферкорн.

Сейвори окинул его взглядом:

– Вы ни черта не смыслите в бизнесе, м-да.

– Не обращай внимания, – сказала Карлотта. – Сейвори любит напустить важность. Билл держит его по привычке либо из жалости. Видит бог, теперь агент ему не нужен. – Она смолкла. – Ну вот. Говорят, от настоящего времени не сразу избавишься.

Пфефферкорн сжал ее руку.

– Спасибо, что приехал, Артур.

– Не за что.

– Ты не представляешь, как это важно. Все эти люди… – Карлотта кивнула на разбредавшуюся толпу, – они по-своему милы, но нам не друзья. Нет, в каком-то смысле мы дружим, только надо помнить – это Лос-Анджелес.

Пфефферкорн кивнул.

– Я знаю, что обо мне говорят, – сказала Карлотта. – Дескать, несильно опечалена.

– Перестань.

– Никто не знает, как я по нему плакала. Только нельзя вечно биться в истерике. Это неестественно. Видала я вдов, которые день-деньской рвали на себе волосы. Какая-то в этом мерзкая театральность. Между прочим, они мгновенно утешались, когда им оглашали сумму наследства.

Пфефферкорн усмехнулся.

– Пусть думают что хотят, – сказала Карлотта. – Все это формальность. Только для других. Настоящий кошмар весь мой, и начинается он, когда я одна.

Рука об руку, сквозь тучи мошкары они шли по кладбищу. От сочной травы парило, Пфефферкорн ослабил галстук.

– Я думала, из-за похорон пустого гроба служители меня достанут, – сказала Карлотта. – Но они вели себя мило. Весьма обходительны с горюющими.