Чрево Парижа. Радость жизни - стр. 72
Сынишка Луизы рос на свободе в рыбном ряду. С трехлетнего возраста его сажали на какой-нибудь тряпке прямо среди морской рыбы. Он по-приятельски засыпал возле крупных тунцов и просыпался между макрелями и мерланами. От мальчишки до такой степени воняло селедочной бочкой, точно он вылез из брюха какой-нибудь громадной рыбы. Долгое время его любимой игрой было строить стены и домики из селедок. Стоило матери отвернуться, как он принимался за эту невинную забаву. Ребенок играл также на мраморном прилавке в сражение, выравнивал в линию друг против друга барвен, подталкивал их, заставлял стукаться головами, подражая губами звукам трубы и барабана, и, наконец, складывал рыб обратно в кучу, говоря, что они умерли. Когда мальчишка немного подрос, он стал вертеться около своей тетки Клер, чтобы доставать пузыри карпов и щук, которых она потрошила: он клал пузыри на землю и давил их, восхищаясь громким хлопаньем. Семилетним мальчиком он бегал в проходах, забивался под скамьи между деревянными ящиками, обитыми цинком, и сделался озорником, баловнем всех рыбных торговок. Когда те показывали ему какой-нибудь новый предмет, приводивший его в восторг, мальчик всплескивал ручонками и радостно бормотал: «Мюш!» Так за ним и осталось прозвище Мюш. «Мюш, сюда!», «Ну-ка, Мюш!». Все соседки зазывали его наперебой. Его можно было найти всюду: на торгах среди корзин, между ведрами с рыбьими потрохами. Мюш сновал по всему павильону, точно маленький барвен, розово-белый, неугомонный, юркий, привольно плещущийся в воде. Мальчик действительно страстно, точно рыбка, любил потеки воды. Мюш с наслаждением валялся в лужах, подставляя голову и руки, когда мраморные прилавки окатывали водой. Часто он отвертывал украдкой кран и был совершенно счастлив, когда его обдавало струей. Но излюбленным местом Мюша была площадка у водоемов, над лестницей, которая вела в погреб. Тут мать обыкновенно отыскивала его по вечерам и приводила домой промокшего насквозь, с посиневшими ручонками: его башмаки и даже карманы были полны воды.
В семь лет мальчишка был красив, как ангел, и груб, как ломовой извозчик. У него были курчавые каштановые волосы, чудные, нежные глаза, прелестный ротик, произносивший ругательства, которые застряли бы в глотке жандарма. Воспитанный в грязной атмосфере рынка, он так и сыпал забористыми словечками из лексикона рыбных торговок и, подбоченясь с вызывающим видом, копировал свою бабушку Мегюден в минуты ее гнева. Тогда он кричал своим чистым, как кристальная струя, голосом маленького певчего, стараясь картавить: «Потаскуха, сволочь, ступай вытри нос своему муженьку, сколько тебе платят за твою шкуру?» Так опошлялось восхитительное детство этого ребенка, который внешностью своей напоминал дитя, улыбающееся на коленях Богородицы. Торговки хохотали до слез, а он, поощряемый ими, не мог уже сказать и двух слов, чтобы не прибавить «черт побери!». Тем не менее сынишка Луизы был очарователен. Он не ведал смысла произносимых им непристойностей и продолжал цвести здоровьем благодаря свежим испарениям и крепким запахам морской рыбы, перебирая весь свой запас грубых ругательств с таким же восторгом, с каким читал бы молитвы.
Подходила зима. Мюш в этом году стал зябким. С первых же холодов любопытство потянуло его в контору надзирателя. Она находилась в левом углу павильона со стороны улицы Рамбюто, и ее меблировка состояла из стола, этажерки, кресла и двух стульев. Тут же была печь – предмет мечтаний Мюша. Увидев ребенка с промокшими ногами, который заглядывал к нему в окна, Флоран зазвал его к себе. Первый разговор с Мюшем очень удивил надзирателя. Мальчик сел перед печкой и преспокойно сказал: