Чрево Парижа. Радость жизни - стр. 39
В тот день колбасница сияла необыкновенной свежестью. Белизна ее передника и нарукавников служила как бы продолжением белизны блюд и достигала пухлой шеи и розовых щек, на которых повторялись нежные тона окороков и прозрачная бледность сала. Разглядывая невестку, Флоран смутился, дородность Лизы вызвала в нем какое-то тревожное ощущение; тогда он стал украдкой рассматривать ее в зеркалах, сиявших по стенам магазина. Она отражалась в них и сзади, и спереди, и сбоку. Он увидел ее даже на потолке, вниз головою с тугим шиньоном и маленькими бандо на висках. То была Лиза во множестве экземпляров, с широкими плечами, толстыми руками, выпяченной грудью, до того упругой и невыразительной, что она даже не возбуждала ни малейшей плотской мысли и была похожа на живот. Флоран засмотрелся на профиль Лизы, отражавшийся возле него в зеркале, между двумя половинками свиной туши. Вдоль мраморных стен и зеркал, на перекладинах с крюками, висели свиные туши и куски шпика. И профиль Лизы, с ее дебелой шеей, округлыми формами и выпяченным бюстом, казался среди всего этого сала и сырого мяса изображением расползавшейся от полноты королевы. Потом красивая колбасница наклонилась, дружески улыбаясь двум красным рыбкам, неутомимо плававшим в аквариуме на витрине в окне.
Вошел Гавар. С важным видом направился он прямо на кухню – позвать Кеню; затем присел бочком на небольшой мраморный стол, предоставив Флорану стул. Лиза сидела за прилавком, а Кеню прислонился к разрубленной свиной туше. Наконец Гавар сообщил, что нашел Флорану место и что они вдоволь посмеются над этим, а правительству натянут нос.
Но он тотчас умолк, увидав входившую мадемуазель Саже, которая отворила дверь колбасной, заметив с улицы большую компанию, расположившуюся у Кеню-Граделей. Маленькая старушка, в полинялом платье, с неизменной черной корзинкой в руках, в черной соломенной шляпе без лент, бросавшей угрюмую тень на ее бледное лицо, поклонилась мужчинам и язвительно улыбнулась Лизе. Саже была знакомой хозяев, их бывшей соседкой; она и теперь еще жила все в том же доме на улице Пируэт, где поселилась сорок лет тому назад, существуя, вероятно, на маленькую ренту, о которой никогда не заикалась. Впрочем, мадемуазель Саже упомянула однажды о Шербуре, прибавив, что она оттуда родом. Так ничего больше о ней и не узнали. Старушка говорила только о других, рассказывала всю их подноготную, сообщая даже, сколько рубашек отдает каждый ежемесячно в стирку. Потребность совать нос в чужие дела доходила у нее до того, что она подслушивала у дверей и распечатывала чужие письма. Ее языка боялись от улицы Сен-Дени до улицы Жан-Жака Руссо и от улицы Сент-Оноре до улицы Моконсейль. День-деньской мадемуазель Саже бродила со своей черной корзинкой под предлогом покупки провизии, ничего не покупая, а только разнося сплетни, следя за малейшими событиями, так что в голове у нее постепенно слагалась полная история домов, этажей и жителей квартала. Кеню упорно приписывал ей распространение слуха, что старик Градель испустил дух на доске для рубки фарша; с тех пор он возненавидел ее. А она действительно была хорошо осведомлена о дядюшке Граделе и супругах Кеню; она разбирала их по косточкам и знала наизусть. Но за последние две недели мадемуазель Саже была сбита с толку приездом Флорана и буквально сгорала от любопытства. Она почти заболевала, когда в ее сведениях неожиданно появлялся пробел. Между тем старушка могла побожиться, что где-то раньше видела этого сухопарого верзилу.