Четыре времени ветра - стр. 21
В ночь под Вербное Воскресенье месяца в пустом Соборе встречаются Глагологос и четверо его помощников, Аттрибов, или их вместоимения.
Сначала, развесив органы слуха, несколько минут стоят потеряв дар речи, смотрят, куда глаза глядят, вслушиваясь, как Глагологос своей самой существенной частью, коренною морфемой, отдаёт себе отчёт. Говорит он медленно и с огромным напряжением. Перед каждой фразой внимательно слушает тишину, в которую должны войти его слова. Перед закрытыми глазами медленно проплывают в жёлтом потоке тысячи синих пружинок и головастиков.
Когда последняя судорога пробегает у него по душе, Аттрибы поднимают руки над головой и, взметафорив друг друга, долго и самозабвенно молятся во всех своих трёх лицах под колокольный глаговест. Изумрудным светом мерцают зазоры между их тремя лицами и наэлектризованным, намоленным воздухом. В словах появляется Божье.
Перед концом службы над органом раздвигается купологрудь Собора. Крест на её соске наклоняется к земле. С треском лопается плeзвонка, невидимая плёнка, натянутая на колокольный звон.
Сияющий кораблик с пятью вымолитвимишися душами на борту, распуская прозрачные паруса, поднимается сквозь плывущие над страною сны в небо – туда, где оно превращается сначала в небосклон, а потом в небосвод, – и, облепленный обрывками плезвонки и шелестом расстеленных крыльев, восходит к высокому центру Небесной Глаголандии.
С небосвода навстречу кораблику несутся в раскрытую купологрудь потоки животворящего дождя, и, как только первые капли касаются Глагологоса, она медленно закрывается.
Глагологос и Аттрибы, распластавшись, словно громадные чёрные птицы, засыпают прямо на каменном полу. Им снится Господь.
Тела их вплывают в чью-то огромную душу.
Сразу за Собором начинается Центральный Парк Словгорода.
Вдоль аллей, посыпанных жёлтым песком, аккуратно подстриженные газоны с голубой травой, кустарник мелких стихов, огороженный низким штакетником. (В почве Глаголандии содержится большое количество питательных элементов, которые веками образовывались от гниения неродившихся слов).
Из кустарника торчат простатуированные, воплощённые в виде татуированных мраморных статуй, вьющиеся лаокооны абракадабр, двуликие анусы, нежные ахинеи. Элегантно сгорбившиеся голые тела. Холёные белые ладони стыдливо прикрывают позеленевшую налобочную фигню аккуратно прилипших к причинным (и одновременно следственным!) местам фиговых листков.
Разгоняя облака над стыдливыми скульптурами, качают могучими кронами древние Азы, Буки, Вязы и Веди. По ночам корни их мерцают в голубой траве, подсвечивая изумрудным светом налобочную фигню поёживающихся от холода статуй.
У самого старого из деревьев (Перевёрнутого Аза) необычайно длинный ствол, который во время дождя превращается в сверкающий вертикальный ручей. Листьев Перевёрнутого Аза никто не видел. Согласно местной легенде, его невидимые корни на небосводе, а крона проросла глубоко в глаголандскую почву.
Весной в Парке, когда буйствует махровая сирень и что-то лепечут, лопочут бьющиеся в белой эпилепсии лепестки на ветках, обмотанных засохшими нитями дождя, здесь можно встретить элегантных словеласов, фланирующих в поисках новых знакомств, или пару выводов, идущих далеко, или ходячего анекдота с бородою до пояса. (Опытные вокабулы говорят, что у этих анекдотов только во лбу семь пядей, а в других местах – так и вовсе не счесть).