Четыре гения - стр. 2

Я взял позлащенный жетон в руку, затем посмотрел на старика.

– Твою мать… Шолохов! – я медленно опустился на пол.

Дед тотчас приосанился и из человека жалкого и обтрепанного мгновенно превратился в личность значительную и важную.

– Ничего, Вася, бывает. – Он полез в карман и достал какие-то деньги. – Сходи в магазин, тебе похмелиться надо. Гляди, с Божьей помощью, память и вернется.

– Не надо, Михаил Александрович, у меня есть, – я оптимистично хлопнул по пухлому карману.

– Ты так всю свою премию пропьешь! Ладно, иди, «Беломору» только не забудь купить, а то от твоего мятного «Данхила» уже сердце болит. – Писатель огорченно прищелкнул языком. – Вот поляки, суки, даже курево хреновое нам подсовывают.

– А поляки-то причём? Американские это сигареты… И ментолового, а не мятного.

– Какая, на хрен, разница? Поляки или американцы? Сердце-то болит.

Вернулся я быстро. Шолохов, заложив руки за спину, тяжелой шаркающей поступью медленно ходил по комнате. Проделывать это было крайне неудобно, так как время от времени он задевал пустые бутылки, и они, грохоча, катались по полу.

– Новый роман обдумываете, Михаил Лексаныч? – вежливо поинтересовался я у нобелевского лауреата.

– Пошел ты на хер, Вася, – он нервно тряхнул головой. – Не надо подкалывать. Я свое написал. Теперь вы пишите. – Вешенский гений упер руки в бока. – Вот ты лично, что написал?!

– Ну, четыре книжки. Да еще два неопубликованных романа, – промямлил я. – Щас еще один пишу…

– Четыре книжки… – Шолохов, передразнивая меня, скривил лицо. – Читал твои «четыре книжки», пока вы с Петропавловским проститутками ублажались, – он сокрушенно покачал головой и подпнул ногой бюстгальтер. – А ведь комсомольцы, поди?

– Ты чё, Ляксаныч! Какие комсомольцы? Мне на пенсию через семь лет.

– А туда же… Седина в голову – бес в ребро, – Шолохов повертел пустой стакан. – Не перебивай, мать твою! Так читал твои опусы. Ох, и горазд ты, шельмец, перетаскивать сексуальные приключения в пространство литературы. Втащить эротику в любое произведение вне зависимости от содержания – это надо уметь!

– Дык, у вас, Михаил Ляксаныч, тоже любовные сцены имеются.

– Опыт, братец, опыт, – засмущался мастер.

– Ага, а я по телевизору смотрел.

– Видел, что тут у вас по телевизору показывают. Кошмар! Министр культуры кто сейчас, Фурцева?

– Не, Екатерина Дашкова, – усмехнулся я. – Померла Фурцева. Давно уже. Сейчас – тоже баба какая-то, фамилию не помню… А на хрен она тебе нужна?

– Пожалуюсь на него в ЦК, – писатель мстительно прищурил глаза. – Одни бляди и евреи по телевизору. Где ансамбль «Березка», где Зыкина, где Тарапунька и Штепсель?

Я вздохнул и отвинтил у бутылки пробку. – Напиши, Ляксаныч, напиши… Может, в дурдом заберут.

– Тебя вперед заберут, эротоман престарелый.

– За это сейчас не берут. Наоборот, поощряется в демографических целях.

– А как поощряется, материально? – заинтересовался вдруг классик.

– Не, триппером, Михаил Александрович.

– Жаль, а то я недавно жил с одной библиотекаршей, может быть, и помощь бы какую оказали.

– Это у вас-то денег, нет? – изумился я. – Такие гонорары, такие тиражи!

– Определенно ты, Вася, мозги пропил! Для всех же я помер. Кто ж мне денег даст? Точно в дурдом заберут. Эх, беда! – Шолохов сокрушенно махнул рукой. – Наливай!