Честь - стр. 29
– Ты когда-нибудь думаешь о матери? – со вздохом спросил Эдим.
В обычный день он никогда не позволил бы себе затевать подобные разговоры. Но теперь, после того как брат попросил его об одолжении, он чувствовал себя хозяином положения. Поделившись с братом деньгами, он имел право потребовать, чтобы тот поделился с ним своими воспоминаниями. Но вопрос прозвучал так неожиданно, что Тарик растерялся. Несколько минут он молчал, сдвинув брови и сморщив лоб, усеянный белыми пятнами – следами кожной болезни, которой он страдал с детства. Когда он наконец заговорил, голос его звучал резко, почти сердито:
– С какой стати я должен о ней думать? Она была недостойной женщиной, покрывшей семью позором.
«Неужели тебе не интересно узнать, жива она или нет? Есть ли у нее другие дети? Любит ли она их? Скучает ли о нас?» Все эти вопросы вертелись у Эдима на языке, но он не решился задать их брату. Вместо этого он хрипло произнес, нарушив затянувшееся молчание:
– Сегодня вечером я зайду к тебе домой и принесу деньги. Скажи моей невестке, что совсем скоро она получит кухню своей мечты.
После заката Эдиму пришло в голову, что, если он отправится в казино и снова выиграет, денег у него станет в два раза больше, чем сейчас. Тогда он сможет дать денег Тарику и прочим родственникам, не требуя, чтобы они вернули долг. Вдохновленный этой благородной идеей, он отправился в клуб в Бетнал-Грин и снова встретил там женщину с аметистово-синими глазами. Она снова следила за вращением колеса рулетки, а он смотрел на нее. Эдим играл по-крупному. И проиграл. Абсолютно все.
До вторника 14 ноября 1978 года я никогда не заикался. А в тот день я решил раздобыть нож.
Мы с друзьями сидели в школьной столовой. Все было как обычно: голубые пластиковые подносы, картофельная запеканка с мясом, рулеты с вареньем, пластиковые стаканы с водой. Я сыпал шутками и вдруг – раз! – начал запинаться на каждом слоге, как последний дебил. Это случилось так внезапно, что все подумали, будто я прикалываюсь.
Мы говорили о матче, намеченном на завтра. «Челси» должна была играть с московским «Динамо». Аршад – жирный коротышка, пакистанец, который мечтал играть в защите у «Ноттингем Форест», с важным видом рассуждал о том, с каким счетом наши парни сделают русских. Его никто не слушал – все знали, что в футболе он разбирается, как свинья в апельсинах.
Обиженный Аршад повернулся ко мне, подмигнул и ухмыльнулся – он всегда так делал, когда хотел что-то выпросить.
– Эй, приятель, вижу, ты уже сыт. Может, поделишься со мной своей запеканкой?
Я покачал головой:
– Я б-б…бы п-п-делился, д-да б-боюсь, у т-тебя б-брюхо лопнет.
Аршад уставился на меня, вытаращив глаза. То же самое сделали остальные. Все пялились на меня, точно видели в первый раз. Потом кто-то спросил, что означает это кваканье. Ребята расхохотались, решив, что я придуриваюсь. Я тоже смеялся вместе со всеми, в то время как внутри поднималась волна паники. Я подвинул свой поднос Аршаду и жестом показал, что он может доедать запеканку. Аппетит у меня пропал начисто.
Когда перемена кончилась, я вернулся в класс в подавленном настроении. Как могло случиться, что на меня напала такая фигня? Никто из моих родственников не был заикой. Или заикание не передается по наследству? Наверное, нет. А может, это просто короткий приступ? Что-то вроде незначительного сбоя в психике, который пройдет сам собой, так же внезапно, как и начался. А может, с моей речью уже все в порядке?