Черный треугольник - стр. 20

– Старообрядцы тоже воюют? – спросил я.

– А как же, – протянул крестьянин. – Что они, не люди, что ли? Они семейскими селами живут, у них все родня вокруг. И ваше владычество властью Сатаны почитают. Как же им не воевать?

– Тоже на вилы поднимают партийных, чтобы не выделяться из коллектива? – поинтересовался я с горечью.

– Не-е, – загрустил арестованный. – Добренькими хотят быть. Белоручки!

– А что так? Религия не позволяет?

– Им старик с Рассветного запретил. Он у них как бы самый главный. Они его уважают. Так что староверы со всеми вместе идут, но на лишнюю кровь и лютые казни – тут у них строгий запрет наложен.

– Это что же за старик?

– Пантелеймон Агафонов.

– О как!

Знакомое имя! Сразу вспомнился треугольник, в центре которого лежало пронзенное кинжалом тело Саввы Агафонова. Он же сын Пантелеймона Агафонова, которого я собирался ехать допрашивать. М-да, проехался бы с приключениями. Может, тоже на вилах сейчас бы висел. Где было мое шестое чувство, когда я просил Раскатова отправить меня в эту командировку? Молчало. Но Бог уберег, если, конечно, он есть.

А неплохо было бы выдернуть для доброго разговора этого самого Пантелеймона Агафонова. Для этого самая малость требуется – подавить восстание. Жестоко, без сантиментов, чтобы вся эта озлобленная сволочь запомнила урок надолго. И чтобы впредь никому неповадно было учителей и медсестер на вилы поднимать…

В Лебяжьем собралось около ста пятидесяти бандитов. И идти с нашими тремя десятками бойцов, из которых только половина – обученные красноармейцы, а остальные из отряда самообороны, было самоубийственно.

Лучше, конечно, дождаться подхода основных сил, да еще бы с пушкой, и по науке взять врага в кольцо, а потом уничтожить. Вот только времени на это у нас не было. Перебежчик с той стороны только что сообщил – весь актив, партийных и двух милиционеров, собрали в старом лабазе в центре села и намерены показательно подпалить, зажарить живьем. При народном сходе. И при живом одобрении крестьянских масс.

Так что надо было штурмовать и с этим не затягивать. Сколько нас поляжет? Ну так на то и война. Тем более когда идет она за правое дело. А правда, она ведь такая – и из огня спасет.

– Ты вперед не лезь, – напутствовал меня красный командир – высокий, молодой, перепоясанный ремнями, очень строгий. – Ты хоть и ОГПУ, но больше по бумагам специалист.

– Не бойся, – улыбнулся я. – В свое время тоже повоевать пришлось. На Гражданской.

Командир с сомнением посмотрел на меня – в свои двадцать четыре года я выгляжу куда моложе. Пришлось коротко пояснить, как попал я в двенадцать мальчишеских лет на войну, где освоил профессию полкового разведчика. А потом еще были курсы красных командиров, где я стал отличником боевой и политической. Так что военной науке слегка обучен.

– В двенадцать лет, – покачал головой красный командир.

– Тогда на возраст не смотрели, – сказал я.

– Ну, тогда сам понимаешь, какая наша наука, – командир подошел к нашей обозной телеге, взял с нее винтовку и протянул мне: – Владей.

У меня даже как-то на душе потеплело. «Мосинка», родная моя винтовка, с такой вот столько пережито. В умелых руках оружие серьезное и очень надежное. И штык еще к ней – вещь полезная. В общем, повоюем.

У самого командира оружие было редкое и весьма необычное – пистолет-пулемет Томпсона, чудо американской инженерной школы. Скорострельность – девятьсот выстрелов в минуту, можно кусты сбривать. Дисковый магазин на пятьдесят патронов. Таких бы побольше, и можно горы своротить. Видел я такой только в нашей оружейке и в единственном экземпляре. Интересно, откуда он оказался в обычной пехотной части? И еще интереснее, как он покажет себя в бою?