Черный-черный дом - стр. 16

– Ага. – Он тоже неловко замолкает, а потом проводит толстым корявым пальцем по своему носу. – У нас в этих краях ставят памятники практически по всему.

– А по кому они? – спрашиваю я, потому что чувствую, как наступает очередная неловкая пауза.

Чарли кивает на плиту с надписью: «РЫБАК».

– Большинство из нас всю жизнь рыбачили на этом побережье. Я ловил рыбу на отцовском судне, а потом и на своем, пока лицензии и квоты не вытеснили нас и не дали дорогу крупным корпорациям. Раньше вокруг этих островов было столько сельди, скумбрии, лосося, трески, пикши и хека, что и представить себе нельзя было, что кто-то сможет выловить всё. – Он качает головой, и дождевая вода стекает с его фуражки. – За годы море забрало многих островитян. И редко их возвращало. Этот камень говорит о том, что мы их помним.

Он смотрит на завесу тумана. Водит пальцем взад-вперед по своему носу так долго, что я думаю, не завершен ли наш разговор.

– Маленький камень – по малышу Лорну. Он утонул здесь в восемь лет.

– Боже! – Я опускаю взгляд на обтесанные ветром завитки и спирали. – Это ужасно.

– Ну да. – Чарли откашливается. – Иногда ужас – это часть жизни.

Бонни тихонько поскуливает, и Чарли наклоняется и чешет ей уши.

– Ты уже спускалась на Трай-Шарак, Мэгги?

– Куда?

Маклауд выпрямляется и указывает вниз, на то невидимое пространство, где ветер все еще воет и свистит между Лонгнессом и этим мысом.

– Лонг-Страйд-бич, Пляж Длинных Шагов. Я провожу тебя вниз, если хочешь.

Я пытаюсь удержать капюшон, когда ветер снова меняет направление и толкает меня в бок.

– Не думаю…

– А, пустяки, – усмехается Чарли. – Никто не говорил тебе, что, если кому-то не нравится погода на Внешних Гебридах, пусть даст ей минуту? – Он поворачивается и направляется обратно в туман. – Время и прилив не ждут никого. А этой собаке никогда не попадался камень, будь то памятник или нет, на который она не хотела бы помочиться, если б ей представилась такая возможность. Бонни, идем.

Чарли прав. К тому времени, когда мы огибаем Ардхрейк и спускаемся по тропинке к поросшим травой скалистым выступам, дождь прекращается, а туман рассеивается. Даже ветер стихает. Чарли на удивление бодр; они с Бонни взбираются на вершину скалы и ждут, пока я их догоню. Он протягивает руку и легко тащит меня за собой.

Пляж под нами безлюден. Неожиданный райский уголок с белым песком и бирюзовым морем под огромной голубой чашей неба и низкими облачками. Нет ни малейших признаков ливня, через который мы только что пробились. Солнце выглядывает, когда мы спускаемся по траве, а затем по дюнам, таким зыбким, что местами я проваливаюсь почти до колен.

Бонни мчится с радостным воодушевлением, оставляя следы на нетронутом песке.

– Конечно, летом здесь немного оживленнее, – замечает Чарли без тени иронии. – При желании через несколько недель здесь можно будет купаться. Гольфстрим не дает Атлантике остыть вблизи этого побережья даже зимой. – Он кивает в сторону небольшого острова, который я видела с мыса. – А Эйлан-Бик препятствует большинству течений и приливов.

– Здесь очень красиво.

– Ага. – Чарли садится на песок и смотрит на Бонни, которая бежит навстречу белопенной волне, а потом пугается и мчится обратно на сушу. – Глупая с’бака.

Он шарит по карманам своей ветровки, достает стальную фляжку и делает длинный глоток. Когда я усаживаюсь рядом с ним, Маклауд колеблется, прежде чем передать фляжку мне. Несмотря на проявленный ко мне интерес, в нем есть холодность, отстраненность, вроде бы не враждебная, но все же заметная. Как будто мы с ним разные биологические виды, и пропасть между нами слишком велика, чтобы даже пытаться ее преодолеть.