Черные крылья - стр. 3
Да что со мной?!
И я всё же грохнулась. Что-то обрушилось на меня сзади. Поднос звякнул, разбрасывая содержимое в разные стороны. Коленки обожгло, а зубы клацнули и прикусили язык.
– Ох, извини!
Сильные руки потянули меня вверх.
– Ты в порядке? – обеспокоенно спросил Ант. – Прости, я засмотрелся в окно и не заметил тебя.
Колготки разорвались, а на коленках зияли кровоточащие ссадины. Просто отлично! Сначала испорченный джемпер, теперь ободранные ноги. Единственный плюс во всём этом – злость на парня вытеснила все дурацкие мысли о самоубийстве. Я выдохнула, стараясь успокоиться.
– Прощаю, – прошипела я.
Наклонилась, чтобы подобрать посуду, и тотчас врезалась лбом в лоб парня, некстати решившего мне помочь.
– Ох, – потёр он голову и широко улыбнулся. – Тебя ведь Мышкой зовут?
– Ингой. И хватит меня разыгрывать.
– Что? – искренне удивился он.
– Спорим, сейчас в дверь войдут твои приятели и начнут наблюдать за тем, как ты охмуряешь меня?
– Охмуряешь? И как я тебя буду охмурять? – развеселился Ант.
От улыбки на щеках у него появились ямочки, а от уголков глаз разбежались милые лучики.
– К примеру, предложишь угостить меня кофе в каком-нибудь навороченном кафе, чтобы я растаяла от счастья. А потом попросишь сделать тебе контрольную или написать реферат.
– Я действительно хотел угостить тебя кофе, – хмыкнул Ант, забирая у меня поднос.
А потом мы, не сговариваясь, посмотрели на входную дверь. Зрители были в наличии – Олге Шатун и Вики Пулсор. Известные, кстати, в универе личности из числа завсегдатаев «Королевской поступи», которые вряд ли просто так заглянули бы в университетскую столовую. Олге, темноволосый и бледный дылда, мрачно смотрел на меня, прислонившись к косяку и скрестив на груди руки. Рыжеволосый патлатый Вики гнусно ухмыльнулся мне и показал язык.
– Эй, мышонок, всё не так, как ты думаешь, – попытался взять меня под локоть Ант, но я вырвала руку и бросилась прочь из столовой.
Парни молча расступились, пропуская меня.
Дурацкий день!
Спустя две недели с того злополучного дня оставалось только удивляться безнадёжной тоске, что обрушилась на меня в университетской столовой. В тот день я совершила свой первый прогул в жизни. Не захотела идти на лекции грязной, как свинушка, вот и пришлось пропустить их. Моя маленькая квартира в старом панельном доме находилась недалеко от универа, и я пробралась дворами, почти никем не замеченная. Всё оказалось не так ужасно, как представлялось. Скорее неприятно. За прогулы меня не наказали, а профессор Всеной не стал писать докладную на нас с Эльвирой. Ант тоже больше не пытался со мной разговаривать. И я была этому рада. Наверное.
Мама говорила, что я родилась уже рассудительной старушкой. Вот она у меня была порывистой, талантливой, красивой. Её имя гремело по всему миру, а лучшие оперные театры соревновались за право заключить с ней контракт. Она умела жить ярко, но и сгорела быстро, влюбившись. Я не знаю, кто мой отец, но он разрушил жизнь мамы, когда однажды появился на её пути и исчез, оставив на память меня. Надо сказать, мама меня этим ни разу не попрекнула, но временами я ловила в её глазах разочарование. Неудивительно. Я была олицетворением всего самого страшного, что случилось с ней: потерянной любви, сорванного голоса, безысходности. Денежные потоки с моим рождением не просто обмелели. Они потекли в обратную сторону. Маме пришлось платить за сорванные контракты, в которых как форс-мажор была предусмотрена потеря голоса, но только не в случае беременности. Ушлые юристы нашли в медицинских учебниках несколько случаев, когда беременность оказывала непоправимое воздействие на организм, и обвинили в потере голоса маму. Мне кажется, что решение оставить меня было её самой большой ошибкой.