Чернокнижники - стр. 25
– Бог ты мой! – с обычным хмельным энтузиазмом воскликнул хозяин, вскакивая. – Ромушка, вот не чаял! Сейчас прикажу еще стопочек принести… А вы… простите, не имею чести… тоже ведь не откажетесь?
– Увы, откажусь… – сказал Савельев. – Не затрудняйте себя, пожалуйста, вызовом прислуги. Я так полагаю, Роман Степанович тоже не склонен…
– Рома?!
– Извини, Федя, что-то нет желания… – сказал Рокотов хмуро. – Позволь тебе представить: поручик Савельев Аркадий Петрович из Гатчинского батальона.
– Хомяков Федор Игнатьич, очень приятно! – лицо хозяина преисполнилось неприкрытого сарказма. – Как же, а как же… Вотчина академика Карелина…
– Не вполне, – сказал Савельев терпеливо. – При всем том весе и значении, которое господин академик имеет в некоторых… учреждениях, к текущей жизнедеятельности батальона он не имеет отношения, не говоря уж о влиянии на дела…
– Ну да, конечно, – поморщился Хомяков. – Изволит парить в горних высях, порождая непререкаемые теории и суждения… Господа, может быть, все же водочки?
– Федя, успокойся, – сказал Рокотов твердо. – Аркадий Петрович по поручению батальонного начальства проводит, как бы это выразиться, нечто вроде дополнительного следствия… И есть некоторые основания для оптимизма…
– Великолепно! – воскликнул Хомяков с напускным восторгом. – Неужели признано будет, что светило и корифей все ж ошиблось? И мне позволено будет снять эту арестантскую робу? – он брезгливо потеребил лацкан сюртука.
– Обнадеживать вас раньше времени я не буду, – спокойно сказал Савельев. – Рановато, по-моему. Но дополнительное следствие, сдается мне, и в самом деле не помешает… Мы можем поговорить серьезно?
– Да бога ради…
– Прекрасно, – сказал Савельев. – Могу я в таком случае попросить у вас полстакана холодной воды?
– Да в момент…
Хозяин позвонил, и вскоре прислуга доставила требуемое. Савельев, предвидя именно такое состояние опального ученого, предусмотрительно заглянул в аптеку… Он достал из кармана стеклянный флакончик, не без труда справился с притертой пробкой и, прижимая горлышко указательным пальцем, накапал в стакан несколько капель прозрачной жидкости. Взяв с подноса ножик для сыра, размешал питье его серебряной рукоятью. Хомяков наблюдал за его манипуляциями с оторопелым любопытством.
– Выпейте, – сказал Савельев, протягивая ему стакан.
– Это что? – Хомяков невольно отстранился.
– Ну разумеется, не аква Тофана[1] – усмехнулся Савельев. – Обыкновеннейший нашатырный спирт. Это вас отрезвит.
– Да отстаньте вы с такой гадостью…
– Федор Игнатьевич… – сказал Савельев холодно и веско. – Вы человек взрослый и, судя по предмету ваших занятий, весьма неглупый… Я ничего не могу вам обещать, потому что не имею к тому оснований. Но, если вам интересно мое мнение, в этом деле что-то нечисто… весьма нечисто. И я им намерен заниматься далее. У вас появляется некоторый шанс… Если – подчеркиваю, если! – вы все же правы в какой-то степени, многое можно изменить…
– Так вам Карелин и позволил…
– Мы не занимаемся учеными изысканиями, – сказал Савельев с великим терпением. – Мы, знаете ли, практики. А потому пребываем все же несколько в иной области, нежели господин Карелин… Вы, на мой взгляд, не так уж и пьяны… но лучше протрезветь окончательно. Не то у вас состояние для серьезного разговора. Нет, я не намерен вас неволить… Вы можете и далее упиваться вашим горем, в прямом и переносном смысле… Только есть ли толк? Горе – вещь зловредная, оно может и плавать научиться, и уж тогда вы его ни за что не утопите… Если вам важна ваша работа… ваша прежняя работа, быть может, попробуете побороться?