Чернокнижник - стр. 20
– Дед мой, – кивнул Алик. – Совсем плохой. Да ты не обращай внимания, делай то, что надо тебе. Он немного того…
– В смысле? – я покосился на старика: сумасшедшим он вроде не выглядел – скорее, каким-то отрешенным. Коматозник.
– Да сын у него в деле был, менты застрелили. Умер – младший, последний – дядя мой.
– Соболезную, – посочувствовал я. Алик махнул рукой:
– Да я его и не знал почти. Жена осталась и ребенок – дочка, полгода ей.
Я достал с верхних полок свое оборудование, нашел пузырек с солутаном – вроде не испортился…
– А, русская собака! – старик вдруг ожил, раскрыл глаза, голос его зазвучал резко, неожиданно – я чуть шприц не выронил. – Колоться пришел? Глаза себе выколи. Не нужны глаза, раз Аллаха не видишь!
Он поднял свою палку, угрожающе ей потряс, произнес длинную фразу на чужом языке – красиво, похоже на стих или песню.
– Это чё сейчас было? – спросил я Алика.
– А, это по-арабски, из Корана.
– Да я понял, что не по-русски. Перевести-то можешь?
Алик прикрыл глаза, вспоминая, и процитировал:
– «Будет между ними вражда.. эээ… и ненависть до дня воскресения. Они зажгут огонь войны – а погасить его сможет один лишь Аллах».
– И что он имел в виду? В смысле – дед? – старик меня заинтересовал; глаза, точно пеплом присыпанные, казалось, смотрели в иной мир – и что-то там видели…
– Слухи у нас ходят… нехорошие. Говорят, через три месяца войска будут вводить. Поэтому наши все, кто знает, вывозят стариков, детей, женщин… Некоторые деньги отправляют туда…
– Какие войска, куда? Что за бред, Алик? Ты начал верить газетам, что ли?…
– Да нет, не бред, – покачал головой Алик. – Там плохо сейчас все. Дудаев хочет суверенитет, ему не дают. А оружия много…
– Умм аль-китаб под престолом Аллаха, и только он стирает, что желает, – снова заговорил старик, вставляя иностранные слова. – Мусе-таурат, Дауду – Забур, Исе ибн Мариам – Инджиль. Люди Книги! Не будет у вас на земле опоры, кроме Торы, Евангелия и того, что вам ниспослано от вашего Владыки…
– Что еще за «люди Книги»?
– Людьми Книги в Коране называют иудеев и христиан, – пояснил Алик. – Потому что у них были Писания, в отличие от язычников.
Дед вновь быстро глянул на меня. Похлопал ладонью по толстому томику, что лежал у него под рукой. Коран – ага. И снова заговорил:
– Все записано в книге. А книга – на небесах. И ни одной черты уже не сотрешь в ней.
– Так дед какую книгу имеет в виду? – вновь обратился я к Алику. – Тору или Евангелие? В какой из этих книг все записано?
– Аллах его разберет, – с досадой отозвался Алик. – Коран тоже называется Книгой…
– У каждого – своя книга, – сказал дед. Теперь он смотрел на меня в упор. – И на Страшный суд каждый придет со своей Книгой. А ты, – он обращался теперь ко мне, – придешь к Аллаху вот с этим, – тут дед поддел мой пиджак – и из внутреннего кармана выпала пухлая записная книжка – мое все, самый нужный справочник, Коран и Талмуд наркомана.
Алик вздохнул:
– Пойдем, дед, в комнату, – он, почти взяв старика под мышки, потянул его к двери. – Пойдем, посидишь там, отдохнешь.
Старик покорно пошаркал за ним – у порога резко остановился и, подняв свою палку, закричал:
– Вот с этой книгой ты и пойдешь на Суд. Вот она – твоя книга.
Алик вздохнул еще раз, легонько подтолкнул его. Ушли. Теперь можно было заняться делом. Спустя полчаса я наполнил шприц, перетянул резиновым шнуром плечо. На кухню вернулся Алик.