Черно-красная муть - стр. 25
– Я сама сейчас сойду с ума, если ты мне все как следует не объяснишь! – нервным движением выдернув руку из руки отца, воскликнула Рита.
– Мы с Леной в тот день потеряли нашу Риточку. Это я во всем виноват… Я соорудил эти проклятые качели, обмотав веревками толстую ветвь старой яблони! Откуда мне было знать, что она может надломиться и убить мою девочку?! Лена и так слегла с нервами после того, как годом раньше утонул наш младшенький. Нашему сыну Борьке было всего семь годков. Эх, беда-то какая! Пошел наш малец с мальчишками купаться на речку, да и утонул. А наш старшенький, Витек… Эх, что уж там греха таить? Он родился малость поврежденный умом, да и не только. Лена… Мы с Леной решили оставить его в роддоме. Так он и жил в специальном интернате для таких же обиженных Богом горемык, пока не умер в двадцать два года. Вот так-то! – погрузившись в тягостные воспоминания, произнес Георгий, совершенно не замечая ничего вокруг, в том числе и онемевшее от шока лицо дочери.
Рита хотела что-то сказать, спросить, издать хоть какой-то звук, но на ее застывшем побледневшем лице не дрогнула ни одна мышца. Она молча сидела на кровати рядом с едва живым стариком и расширившимися от ужаса глазами не мигая смотрела на него, не в силах даже пошевелиться. При Рите никогда не говорили о других детях в их семье. Оказывается, у нее были братья?! Почему из этого делали тайну? Она хотела спросить, но не посмела вернуть отца из прошлого неловким вопросом, а Георгий продолжил свой рассказ:
– Чем мы разгневали Господа, что он покарал всех наших детей? – вздохнув, произнес Георгий. – Одна лишь Риточка грела нам душу. Красавица, сообразительная и ласковая, как котенок. Какой бес заставил меня соорудить эту проклятую качель? У Риты были толстые черные косы и большие серые глаза. Ей тогда только исполнилось девять лет… Я никогда не забуду ее хриплый крик и окровавленное платьице… Она, словно ангелочек, лежала на траве со сломанной, свернутой набок шейкой.
– Боже… Какой ужас… – вырвалось у Риты.
– Вот именно, ужас! А еще ужаснее было то, что потеря последнего из наших троих детей наверняка убила бы мою Леночку. После того, как утонул Боря, она и так сдала! У нее стало пропадать зрение, она почти ослепла. Лена дни напролет лежала в постели и редко выходила из комнаты. Врачи говорили, что все это у Лены от нервов и со временем может пройти, а может, и нет. Никакие таблетки не помогали. Ее прежнюю лучезарную улыбку я мог видеть только когда Лена общалась с Риточкой, а ведь она даже лица ее толком разглядеть не могла. Я, как больного ребенка, кормил Лену с ложечки, сам хлопотал по дому и заботился о Риточке. Я понимал, что Леночка не переживет смерти нашей дочурки. Я смотрел на бездыханную Риточку, а думать мог только о Лене и не знал, как помочь нашему горю. Я завернул мою малышку в простыню и спрятал ее тельце в погребе, а сам поехал в Ростов. Да-да, я вел себя как сумасшедший! – усмехнувшись, сказал Георгий, наконец, заметив полные ужаса глаза сидящей рядом побледневшей женщины. – Не смотри на меня так, умоляю! Я примчался в Ростов, чтобы посоветоваться со знакомым невропатологом, как мне быть с Леной, как рассказать ей все или, наоборот, вообще ничего не говорить. Я боялся сказать Лене правду, но ведь ей все равно пришлось бы узнать. Но я так и не доехал до врача, а нашел тебя, мое маленькое сокровище, и повез домой. Я вылечил тебя и сказал, что ты упала с качелей и ударилась головой, потому мало что помнишь. А ты, моя бедняжка, все просилась домой и звала своих родителей. Ты возмущалась, когда тебя называли Ритой, говоря, что тебя зовут Ульяной Паловской и ты живешь в Ростове на Подбельского.