Чернее черного. Весы Фемиды - стр. 9

Пророком мистер Уипплстоун оказался никудышным.

– Все это чрезвычайно мило, – говорил суперинтендант Аллейн. – Но чем, собственно, намерена заниматься Специальная служба? Сидеть на растолстевших задах, размахивая нгомбванскими флагами?

– Что именно он сказал? – спросил инспектор Фокс. Речь шла об их начальнике, заместителе комиссара полиции.

– Будто вы сами не знаете! – откликнулся Аллейн. – «Его речей чарующих разумность – лишь шелуха парящих в горних дум».

– А что такое «горние», мистер Аллейн?

– Понятия не имею. Это цитата. Только не спрашивайте откуда.

– Да я просто так, поинтересовался, – смиренно сказал Фокс.

– Я даже не знаю, как это слово пишется, – сокрушенно признался Аллейн. – И что оно означает, уж если на то пошло.

– Может, оно как-то с горем связано?

– Тогда какой смысл во всей этой фразе? Никакого. Нет, тут речь скорее о горнах, хотя в них либо дудят, либо плавятся. Ну вот, теперь еще и вы меня расстроили, Братец Лис.

– Так, может, вернемся к комиссару?

– Хочешь не хочешь, а придется. Вся эта каша заварилась из-за предстоящего визита.

– Президента Нгомбваны?

– Его самого. Штука в том, дружище Фокс, что я знаком с президентом. И комиссару об этом известно. В школьные годы мы с ним жили в одном пансионе, в «Давидсоне». И целый год просидели на одних и тех же занятиях. Милый был паренек. Не всем он пришелся по вкусу, но мне понравился. Так что мы с ним были неразлейвода.

– Представляю себе, – протянул Фокс. – И комиссару, значит, хочется, чтобы вы тряхнули стариной.

– А я вам о чем толкую? Его вдруг осенило, что нам стоит встретиться – вроде бы и случайно, но при этом официально. Комиссару угодно, чтобы я втолковал президенту, что, если он не согласится на любую процедуру, которую сочтет уместной Специальная служба, его могут легко прикончить; во всяком случае, это породит ужасное беспокойство, смятение и тревогу на всех уровнях, от королевы и ниже. Причем изложить все это я должен, с вашего позволения, тактично. Они боятся, что президент обидится и станет публично выражать недовольство. Он, видите ли, чувствителен, словно актиния.

– Так он, значит, против обычных предосторожностей?

– Он всегда был упрям как осел. В колледже говорили, что если тебе требуется, чтобы старина Громобой сделал что-то, попроси его ни в коем случае этого не делать. К тому же он принадлежит к разряду пренеприятных людей, которые решительно ничего не боятся. И чертовски заносчив к тому же. Разумеется, он против. Он не желает, чтобы его защищали. Он желает изображать Гарун-аль-Рашида и слоняться по Лондону, оставаясь таким же неприметным, как угольный ящик в раю.

– Да, – рассудительно проговорил Фокс, – позиция не очень умная. Этот джентльмен – мишень номер один для любого охотника до покушений.

– Зануда – вот он кто. Конечно, вы правы. Каждый раз, как проталкивает очередной кусок своего промышленного законодательства, он обращается в мишень для какого-нибудь экстремиста. Черт подери, Братец Лис, да всего несколько дней назад, когда он надумал отправиться на Мартинику с широко разрекламированным визитом, какой-то прохвост выпалил в него в упор. Промазал и сам застрелился. Арестовывать было некого. А Громобой, радостно сверкая глазами и зубами, покатил дальше, стоя на сиденье автомобиля, выставив напоказ свои шесть футов и пять дюймов, так что его эскорту каждый дюйм дороги показался милей.