Черная гора - стр. 9
– Он не говорил мне, что ты участвуешь в этом деле. Не называл тебя.
– Конечно, не называл, – презрительно сказала она. – Он знал, что тогда вы бы еще больше глумились. Вот вы сидите здесь, богатый, толстый и счастливый, в вашем прекрасном доме, с великолепной едой, стеклянными оранжереями наверху, где растут десять тысяч орхидей, чтобы услаждать вас, и с этим Арчи Гудвином, который как раб делает за вас всю работу и принимает на себя все опасности. Какое вам дело до того, что народ на земле, из которой вы родом, стонет под гнетом, свобода задушена, плоды их труда отнимаются, а детей готовят к войне? Перестаньте гримасничать!
Вулф откинулся назад и глубоко вздохнул.
– По-видимому, – сказал он сухо, – я должен дать тебе урок. Мои гримасы не имеют отношения к твоим чувствам и к твоему нахальству, а относятся к стилю и дикции. Я презираю штампы, в особенности извращенные фашистами и коммунистами. Такие фразы, как «великая и благородная цель» и «плоды их труда» смердят, изуродованные Гитлером и Сталиным и всем их преступным окружением. Кроме того, в наш век потрясающего триумфа науки призыв к борьбе за свободу значит не более того, что он велик и благороден; не больше и не меньше – это основное. Она не важней и не благородней борьбы за съедобную пищу и хорошее жилье. Человек должен быть свободным, иначе он перестает быть человеком. Любой деспот, фашист или коммунист не ограничен теперь такими средствами, как каблук, меч или ружье; наука создала такое оружие, которое может предоставить ему всю планету; и только люди, которые хотят умереть за свободу, имеют право жить за нее.
– Как вы? – презрительно сказала она. – Нет. Как Марко. Он умер.
Вулф ударил рукой по столу:
– Я еще дойду до Марко. Что касается меня, то никто не давал тебе права судить меня. Я сделал свой вклад в борьбу за свободу – в основном финансовый через те каналы и средства, которые мне кажутся наиболее эффективными. Я не собираюсь отчитываться перед тобой. Я отказался участвовать в проекте, который предлагал Марко, потому что сомневался в нем. Марко был упрямым, доверчивым, оптимистичным и наивным. Он был…
– Стыдитесь! Он умер, а вы оскорбляете…
– Достаточно, – прорычал он. Это наконец остепенило ее. Его голос понизился на несколько децибел. – Ты разделяешь общее заблуждение, а я нет. Я не оскорбляю Марко. Я отдаю ему должное, говоря о нем, относясь к нему так же, как при жизни; было бы оскорблением, если б от страха я мазал его елеем. Он не понимал, какими силами собирался управлять на большом расстоянии, не мог их контролировать, проверить их честность и преданность делу. Все, что он знал, – это то, что некоторые из них могли быть агентами Тито или даже Москвы.
– Это неправда! Он все о них знал, по крайней мере, о руководителях. Он не был дураком, и я тоже. Мы постоянно их контролировали, и я… Куда вы?
Вулф отодвинул стул и встал.
– Может, ты и не дура, – сказал он, – но я идиот. Я позволил разговору превратиться в бессмысленный спор, хотя мог бы это предвидеть. Я хочу есть. Я как раз ужинал, когда пришло известие о смерти Марко. У меня пропал аппетит. Я старался закончить ужин, но не мог проглотить ни кусочка. Я плохо соображаю на пустой желудок, поэтому собираюсь пойти на кухню и что-нибудь съесть. – Он взглянул на стенные часы. – Пойдешь со мной?