Через три войны. Воспоминания командующего Южным и Закавказским фронтами. 1941—1945 - стр. 15
Видимо, для окончательного завершения подавления крестьянского восстания в конце февраля в селе проводился подворный обыск. Начальство, наверное, беспокоило наличие у крестьян политических прокламаций и брошюр, так как их извлекли до этого очень мало. Кроме того, при обыске изымали все, что хотели, что являлось ценным для наживы. Было известно, что тот самый исправник, который избил отца, шел с обыском, во главе стражников, по улице, где жили мы. В семье у нас, после того как скрылись отец и брат, я остался из мужчин самый старший.
Я знал, что у нас в доме имелись политические брошюрки, но поскольку нас часто посещали стражники и производили обыск и раньше, то я не только политические брошюрки, но и все более или менее подозрительные книги надежно спрятал на чердаке.
Обыск у нас длился недолго, главным образом, стражники рылись в книгах. Правда, книг у нас было немного, их все и перелистали стражники на глазах исправника, который руководил обыском.
Не найдя ничего компрометирующего среди книг, исправник начал злиться и багроветь. Ему на глаза попались две книги, лежавшие на полке, – «Воскресение» Л.Н. Толстого и «Обрыв» И.А. Гончарова. Исправник приказал мне подать их ему. Когда я доставал эти книги, стражник, стоявший рядом со мной, начал бить меня нагайкой. Я ожидал этого, но все же книги выпали из моих рук, и я, окаменев, сжал зубы. Я не плакал, это еще больше раздражало исправника. Но бедная моя мать упала в обморок, а затем, опомнившись и придя в себя, она бросилась на колени перед исправником, прося для меня пощады.
Исправник пренебрежительно отвернулся от матери и грубо сказал:
– Ваш сын весь в отца, примите меры хорошего воспитания, а то ему плохо будет.
Слова исправника меня не напугали, а обрадовали. У меня даже боль от нагайки прошла, а в голове промелькнула мысль: ох, хорошо, что я буду таким, как мой отец, как все те наши односельчане, которые так мужественно переносят побои и ничего не боятся.
Не зная, что еще сделать, исправник обратил внимание на дрова, лежавшие около печки для просушки. Он приказал эти дрова немедленно отнести в имение, тогда как большая часть дров, которая лежала во дворе, осталась нетронутой.
Затем он допрашивал мать и меня – где скрывается отец. Мы единогласно заявили, что ничего не знаем. Недовольный результатами обыска, раздраженный исправник ушел с нашего двора.
Я с трудом запряг лошадь в сани, повез дрова в имение. Когда я въезжал в усадьбу, увидел пьяных стражников, которые чем-то занимались, то ли ружейными приемами, то ли чисткой оружия. Ехать мне нужно было мимо них. И вот когда мои сани были напротив них, один из стражников нарочно прицелился в меня из карабина. Я в душе сильно перепугался и невольно прилег в санях вниз лицом.
Вдруг услышав хамский смех, я понял, что стражники смеялись надо мной.
Сбросив быстро дрова, я возвратился домой. Мать схватила меня в объятия и долго плакала около меня. Я не находил слов для ее утешения.
До марта 1906 года тянулось следствие по делу восстания шатрашанцев. Следствие вели губернские следователи, побоев стало меньше. Да и большинство стражников и жандармов уехали из села. Ушел из села и полк драгун. Отец и брат вернулись домой. Их долго допрашивали. А затем был суд над всеми крестьянами села, которые привлекались по делу крестьянского восстания.