Черчилль и Оруэлл - стр. 16

. Этот клуб, маленький и изолированный, отстал от других и так и не принял ни одного «местного». Когда это потребовалось сделать, три члена клуба яростно протестуют. «Рассядется тут черномазый и будет в нос тебе чесноком вонять»[113], – намеренно грубо заявляет один, но второму члену клуба Флори идея нравится, и фактический глава британской общины, склонный к патернализму мистер Макгрегор, решается выполнить инструкции.

Сюжетные повороты почти всегда призваны достичь более общей цели при помощи довольно неуклюжей идеологической схемы, которую использует Оруэлл. Например, британка, сетуя на «леность» своих слуг, замечает: «Аборигены уже начинают дерзить, почти как наши низшие классы»[114]. Когда заезжий британский офицер дает пинок бармену, член клуба бранится: «Ваше-то какое право колотить наших негритосов?»[115] Флори говорит доктору-индусу, единственному настоящему другу, что ему стыдно жить «в сплошном вранье» и что «мы сюда заявились не поднимать культуру бедных братьев, а грабить их»[116]. Империя, рассуждает он, стоит на строительстве банков и тюрем и называет это прогрессом[117]. В общем, утверждает Флори, «империя – просто способ обеспечить торговую монополию английским, точнее, еврейско-шотландским бандам»[118]. Нет никакого намека на то, что Оруэлл иронизирует, влепив эту пощечину двум народам сразу, тем более что он идентифицирует себя с Флори. Действительно, в экспорте опиума из Индии в Бирму главенствовали две компании – шотландская Jardine Matheson и ставшие британцами выходцы из еврейской семьи Сассун, жившей в Ираке (к ней принадлежал Зигфрид Сассун, мемуарист и поэт Первой мировой войны).

Оруэлл написал второстепенный, но неплохой роман. Он лучше ранних сочинений Черчилля (особенно его единственного и справедливо забытого опыта в беллетристике «Саврола»), но отчасти потому, что Оруэлл в этот период карьеры был более опытным писателем.

Если бы Оруэлл не написал последующие, намного более сильные книги, сегодня «Дни в Бирме», вероятно, вспоминали бы как непримечательное, но местами любопытное литературное исследование империи. Много лет спустя автор признался, что в молодости

Тем не менее роман до сих пор читается и примечателен прежде всего постижением характера империи и империализма в целом. У По Кин, макиавеллиевски коварный бирманский чиновник, в первой сцене романа говорит, что европейцам «плевать на аргументы»: «Когда речь о всяких там темнокожих, сомнение для них уже есть доказательство»[120], – и мудро обращает это наблюдение в свою пользу. Позже рассказчик напоминает читателю, что Флори «забыл, что большинству людей в чужой стране уютно жить, лишь ощущая презрительное превосходство над коренными жителями»[121], – истина не универсальная, но, бесспорно, являющаяся верным наблюдением над несчастливой маленькой общиной британцев из «Дней в Бирме».

В конце Флори ждут горе, ненависть к себе и отчаяние. Его последние слова оказываются ложью. «Хозяин не сделает тебе больно»