Человек со многими голосами - стр. 8

Город иногда обманывал. Заводил в тупик отчаяния. Крестоносец умел отличать правду от лжи.

Камень был огромен. Слишком огромен, чтобы управиться с мелкоячеистой сетью за одну ночь. Тут не хватило бы и недели, но крестоносец никуда не спешил. Впереди у него была бездна вечности и даже кое-что потом, вроде призовой игры.

Барон сообщил ему, что, согласно последней переписи, в городе проживает около восьми миллионов человек. Крестоносца это не огорчило и не обрадовало. Небольших изолированных поселений не осталось вовсе. Наступили времена невиданной концентрации рабочей силы. Одни закрытые города лежали в руинах, другие процветали. Почему это так, не знали даже советники новых феодалов по экономике, не говоря уже о крестоносцах.

Ролло поселился у вдовы галантерейщика. Поначалу они сошлись на десяти монетах в неделю, и новый постоялец занял комнату на втором этаже, в которой до него проживал убитый на дуэли вояка. Ролло это нисколько не смущало и даже немного забавляло. От вояки осталось кое-какое барахлишко – именной «маузер», компакт-диски с записями грегорианских хоралов, набор порнографических открыток, бронежилет и джинсовые шорты с вышитым на заднем кармане мальтийским крестом.

Вдову звали Константа. Вопреки своему имени, постоянством она не отличалась, и утешители проходили через ее спальню почти непрерывной чередой, пока Ролло не оказался в слишком большой даже для двоих кровати. Поскольку он как никто другой умел не только утешать, но и ублажать вдов – а это, согласитесь, совсем другой уровень вдовьих ощущений, – все остальные любовники вскоре получили отставку. Еще через несколько дней (вернее, ночей) вдова сочла, что десять монет – это такой пустяк в сравнении с оргазмами, которые ей прежде и не снились.

Такая уж была у Ролло судьба – он выдвигался на любом поприще. Все, что он ни делал, он делал хорошо. Неординарность была запечатлена в каждой черточке его подвижного смуглого лица. В нем сочетались ум, хитрость и обаяние, а где-то позади всего этого притаилась сила, которая цементировала портрет и не давала ни чувственности, ни рассудку развести хозяина по путям безудержных наслаждений или иссушающего аскетизма.

Правда, был еще мальчик. Поначалу вдова выразила недоумение по поводу приведенного Ролло мальчика, однако затем смирилась с его присутствием. Тем более что мальчик помогал ей по хозяйству не хуже любой служанки, да и обликом своим был просто загляденье: гладенький, бледненький, без единой кровиночки, такой славненький, что сошел бы и за девочку. Хрупкий на вид, ни дать ни взять – хрустальный Нарцисс в отрочестве, но без малейшего самолюбования. Напротив, к зеркалам мальчик питал необъяснимое отвращение и даже боязнь.

А вообще-то он был спокойный и послушный. Очень уж лакомый кусочек. Некоторое время Ролло колебался, не приобщить ли и мальчика к своим постельным забавам (вдову, склонную к рискованным экспериментам, вряд ли пришлось бы долго уговаривать), но затем вспомнил о своем нравственном преображении. Никаких противоестественных связей, только естественные. Гм.

Раздвоение, а то и растроение собственных влечений заставило Ролло как следует поразмыслить о природе Греха с большой буквы. Чем дольше он размышлял, тем сильнее убеждался: дробление – это и есть грех. Лишь в цельности обретаем подлинную свободу, чистоту и мир. Не то чтобы Ролло предавался жалкой рефлексии – сам факт фиксации сознания на определенных вещах был симптомом совести, а это уже явно лишнее приобретение.