Человек со многими голосами - стр. 13

Создавать двойников – его старое хобби, в котором он достиг совершенства. Это многократно спасало его от лишних утомительных хлопот и на какой-то срок избавляло от преследования со стороны крестоносцев. И, поскольку абсолютный покой для него немыслим, он довольствуется более или менее продолжительными передышками. За любой Дверью он использует двойников. Тонкое и малоизвестное искусство множить свой тайный образ не имеет ничего общего с вульгарным приданием внешнего сходства. Среди двойников, оставленных Ролло в разных мирах, – мужчины и женщины разных возрастов и рас, иногда даже дети. К его сожалению, большинство из них попадает в расставленные сети – от проклятых крестоносцев поблажек ждать не приходится, – но некоторым все же удается ускользнуть. То, что кое-где их объявляют одержимыми и поступают с ними как с дикими зверьми, его не удивляет – фанатиков хватает везде, в мире нет ни терпимости, ни гармонии. Сложность его игры возрастает пропорционально количеству фигур, и потому он часто выигрывает партии, хотя и знает, что окончательной победы ему не видать. Он создает двойников снова и снова, иногда чувствуя себя матерью и отцом одновременно. Наделяет их голосами и, как ни странно, помнит именно голоса. В любой момент он может заговорить или запеть голосом давно уже казненного двойника, услышать эхо то ли своих, то ли чужих слов, и для него оно звучит едва ли не лучшей музыкой.

Очутившись в Квартале Теней, Ролло уже через минуту понимает, что не зря тащился сюда через весь город. В здешнем воздухе разлито нечто. Зритель – тот, что еще обременен плотью, – тут довольно специфический. В основном это изгои всех мастей, деклассированный элемент, аристократы духа, непризнанные гении, последовательницы Сапфо, диссиденты, декаденты, доморощенные маги, которым ничего не светит, но зато ничего и не грозит, потому что они понятия не имеют о подлинных опасениях тех, кто подписал Протокол в Боунсвилле. Самый распространенный здесь диагноз – мания величия, хватает также всевозможных фобий. Среди прочих пороков и уязвимостей – почти поголовная грамотность, фрустрация и непреходящий экзистенциальный страх.

Ролло понимает, что нынче же его семена падут на благодатную почву. Самозапрет на убийства несколько стесняет его в средствах и методах действия, однако кто сказал, что намекнуть на бесцельность дальнейшего существования есть преступление? Ролло делает это максимально тактичным образом. Поставленный им и гениально исполненный Каналем моноспектакль имеет невероятный успех. Настолько оглушительный, что по завершении воцаряется гробовая тишина. Она длится, длится и длится… Ролло кажется, что даже потрясенные тени застыли в оцепенении и больше не убегают от умирающего кровавого солнца. Закат мира, так прекрасно разыгранный в балаганчике Ролло, застает их врасплох. Они думали, что у них еще есть время, но времени нет ни у кого.

В такой же зловещей и торжественной тишине Ролло свинчивает декорации и удаляется медленно и с достоинством, сопровождаемый молчаливым бледным мальчиком. Черный шелковый цилиндр для сбора средств пуст. Деньги на этот раз не имеют значения. Наградой мастеру послужит будущий урожай.

Ролло возвращается в дом вдовы и мирно ужинает с нею. Затем предается любви, трижды оседлав свою волоокую газель. Удовлетворенная вдова засыпает; он ждет. Прислушивается к голосам ночных птиц. Наконец идет в сад, открывает неприметную калитку, ведущую в переулок. Встречает безмолвных гостей. Они приходят из тьмы и некоторое время спустя уходят во тьму; он вдыхает в них частицу новой жизни. Они уже никогда не будут прежними – осколки разбитого зеркала Ролло. В каждом – его неполное отражение, мазок его кисти, запах его сердца, его проглоченное дыхание, один из его голосов…