Человек и другое. Книга странствий - стр. 31

И я вспомнил того Айболита Казиранги, девочку он выхаживал, с ее младенчества. Та упала, тронув в лесу провода под током. Кома. Три года провел с ней. Теперь клеть построил, просторную, высоко в небе эту клеть повесил, на дереве. Подымает еду ей лебедкой. Ждет, когда из-за гор придут гиббоны, единственная в этом краю семья. Мальчик там есть, в этой семье, свободный, ищет пару. Каждое утро приходит к ней, трогают через прутья друг друга, пальцы соединяют, смотрят в глаза, молча. А в тот день, когда доктор нас взял с собой, этот седобровый мальчик сидел в стороне, на дальней ветке, а она меж прутьев глядела ему в спину. Он что-то к груди прижимал ладонями, алое, как уголек, и, чуть обиженно вытягивая губы, кидал на нее краткие взгляды через плечо. Цветок это был в ладонях. Цветок мандара.

И-йе-хууу, и-йе-хууу…

Зойка тогда была то ли где-то в начале, то ли в конце четвертого месяца беременности. И вообще мы тогда не очень понимали, когда же это зачатье случилось, и подначивали друг друга непорочным. Позади было пол-Индии, джунгли, заповедники, она держалась молодцом, закусывая приступы тошноты яблоками – там, где удавалось их добыть. И вот мы оказываемся в жутком городке Гувахати на границе Бенгалии и Ассама, в гостиницы там без особого разрешения не селят, ни туристов, ни даже индусов там не встретишь. Потоки грязи текут по улицам, схлестываясь, волоча людей и автобусы. Мы добираемся на остров Умананда, который посреди Брахмапутры, там маленький монастырь, в саду его нашли себе приют последние золотые лангуры. А на обратном пути к вокзалу (вдруг солнце выглянуло, преобразило всё) спонтанно решаем наконец разведать – кто ж все-таки там в животе у нее, у нас. Кружим по улочкам, и вот – вывеска на доме на курьей ноге. Входим, спуск во тьму, судя по обстановке – доктор, если он и есть там, то скорее всего с кухонным ножом и градусником, вряд ли что-то большее можно ожидать. Перед нами в очереди – девочка, школьница, с удивительным тихим осенним лицом. Потом нас ведут по каким-то голым катакомбным коридорам, тишь, ни души. Доктора зовут Хазарика, мужчина, лет сорока. Входим в кабинет: европейский хай-тек. Зойка на кушетке, мы с Хазарикой у монитора. Он тычет в монитор и подскакивает на стуле: танцует, видишь, вот ноги, вот голова, вот лицо – смеется, он смеется, видишь?! И мы с ним обнимаемся и тоже смеемся, похлопывая друг друга. А Зойка смотрит на нас с кушетки с умилением, как на полных идиотов. Мальчик, четыре месяца. Потом, уже в Крыму, врачи с завистью и изумленьем разглядывали эту ламинированную детальную карту теста с цветными снимками.

Пять лет назад отправились мы с Зойкой и нашим двухмесячным младенцем в Индию. Билеты у нас были только в одну сторону, виза – годовая с возможным продлением. Приехали мы в Ришикеш, поскольку знала нас там уже каждая корова. Где-то с месяц мы переметывались от жилья к жилью, выбирая. Потом осточертело и «гульнули на все», тем более что средств к существованию на горизонтах не предвиделось, и сняли роскошь во дворце, утопающем в садах над Гангой. Мраморные полы, тишь, садовник, служанка, интернет, европейская мебель, служба доставки из магазина на тук-туке. Все это, конечно, чудесно, но без джунглей, безоглядных дорог и нашей веселой цыганщины мы подкисали. Особенно я, Зойке хватало радостей и забот, мне тоже, и все ж. А малыш расцветал. Но где? – в гуще поселка, в карусели коров, обезьян и всего на свете, а как только возвращался в наш дворец махараджей – закатывал истерики, вскидывая обиженный палец в сторону окна: туда, туда!..