Человеческое тело - стр. 7

И тут Аньезе, закрыв руками глаза, тихо заплакала. Увидев это, Чедерна чуть не умер. Попытался ее обнять, но она его оттолкнула.

– Ты просто животное!

– Тихо, малыш! Не надо!

– Не трогай меня! – истерично завопила Аньезе.

Но долго она не продержалась. Вскоре Чедерна уже покусывал ей ухо, шепча:

– Что за дрянь нам принесли? Ядори? Юдори?

Наконец она рассмеялась, а потом призналась:

– Еда и правда была так себе. Прости меня, милый! Прости, пожалуйста!

– Ююююююдори! Ююююююююююдори!

Они принялись хохотать и не могли остановиться, даже когда полил дождь.

Сейчас оба, до нитки промокшие, сидят на полу в тесной прихожей и продолжают смеяться, хотя уже не так заразительно. Чедерна чувствует, как подступают душераздирающая пустота и тоска, накатывающие после долгого смеха. В горле встает ком – теперь он увидит Аньезе только через много недель.

Аньезе прижимается и кладет ему голову на колени.

– Ты уж там постарайся не умереть, о’кей?

– Постараюсь.

– И давай без ранений. По крайней мере, тяжелых. Никаких ампутированных конечностей или заметных шрамов.

– Только царапины – обещаю!

– И не наставляй мне рога!

– Не буду.

– Если ты меня предашь, я отомщу.

– Уууу!

– Никаких уууу! Я серьезно.

– Уу-ууу!

– Ты вернешься к моей защите?

– Вернусь, я же говорил. Рене обещал увольнительную. Это значит, что потом мы с тобой долго не увидимся.

– Стану молодой выпускницей университета, ожидающей мужа с фронта.

– Я тебе не муж.

– Это я так.

– Решила сделать мне предложение?

– Типа того.

– Главное, чтобы тем временем молодая безработная не нашла утешения в объятиях другого.

– Я останусь безутешной.

– Ну тогда ладно.

– Да-да, безутешной. Клянусь!

В квартире попросторнее, с выходящей на парковку раздвижной дверью, сержант Рене не спит и смотрит на улицу, в ночь. После грозы от асфальта поднимается горячий воздух, в городе пахнет тухлыми яйцами.

Сержанту нетрудно найти женщину, с которой он проведет последнюю ночь на дружеской территории, но вообще-то женщина ему особо и не нужна. В конце концов, для него они просто клиентки. Он уверен, что они не станут выслушивать рассказы о том, что тревожит его за полсуток до вылета. Когда он слишком много болтает, женщинам хочется повернуться к нему спиной и сделать что-нибудь – закурить, одеться, пойти в душ. Они не виноваты. Ни одна из них не знает, каково быть командиром, ни одна не знает, каково это – распоряжаться судьбой двадцати семи человек. Ни одна не влюблена в него.

Он снимает фуболку и задумчиво проводит пальцами по коже: срединная линия грудной клетки, брелок с датой рождения и группой крови (А+), три ряда накачанных мышц пресса. Наверное, по возвращении из Афганистана он перестанет встречаться с этими женщинами. Не то чтобы это занятие не доставляло ему удовольствия или не на что было потратить деньги (в прошлом месяце он купил боковые кофры для “Хонды” – вон она стоит в чехле, Рене с гордостью глядит на нее в стеклянную дверь), – это вопрос нравственности. Когда он только перевелся в Беллуно, без стриптиза было не обойтись, но теперь, когда он стал кадровым военным, он прекрасно может от него отказаться и заняться чем-нибудь посерьезнее. Чем именно, он пока не знает. Трудно придумать для себя новую жизнь.

К полуночи, так и не решив, как убить время, Рене окончательно расстается с надеждой нормально поужинать: он сгрыз две пачки крекеров и есть больше не хочется. Скромновато для торжественного ужина. Лучше бы разрешил родителям приехать к нему в гости из Сенигаллии. Внезапно наваливается печаль. Шнур телевизора выдернут из розетки, сам телевизор, чтобы не запылился, покрыт белой тканью. Газ перекрыт, мусор собран в мешок. Дом готов к тому, чтобы остаться необитаемым.