Чай со слониками. Повести, рассказы - стр. 5

Василий Петрович звал в сплав по Карелии на байдарках.

– Поедем на поезде в Петрозаводск, а потом по Шуе, порог Кривой, порог Большой Толли.

Я никогда не задумывался, чем Василий Петрович зарабатывает на жизнь. Знал лишь одно: отец Лели не военный, но вечно тусуется около вояк. Про себя я называл его комбатом. Чем я ему приглянулся, почему не Олег? Может, у Лели еще кто есть? Ну должен же быть у такой красавицы настоящий жгучий мачо.

Мы ехали по Мясницкой от здания редакции, и мне казалось, что Василию Петровичу абсолютно все равно, с кем идти в поход. Лелину мать я никогда не видел, да и не выводил ее никуда комбат. Он был какой-то абсолютно одинокий и дикий. Сейчас, рассматривая его в зеркале заднего вида, я видел седые виски, лысину, ряд пожелтевших зубов и все более удивлялся, зачем он ко мне в редакцию приехал.

Вчера пришла Света. Света алкоголичка и художница. Рыжая и страстная девица тридцати лет, с распущенными волосами. Вытащила из серванта бутылку водки и стала быстренько набираться. Своими обкусанными пальцами лазила в чешские стаканы, оставляя жирные пятна.

– Пришла к деду на Девятое мая. Зову, пойдем в парк Победы. Сидит молчит, портвейн дует. Полезла в шкаф за пиджаком, а на нем медалей нет. Где, ору, медали, а дед молчит. Я, говорю, тебе вторую бутылку не куплю. Шамкает: продал все за пять тысяч. Стали ругаться, кому продал, что за люди. Не помнит.

– Света, дай-ка мне тоже стакан.

– В парк не пошли. Утром заставила его записать все, что было, и бегом в антикварный салон в ЦДХ. Все лежит, куча всего лежит. И за взятие Берлина, и за Кенигсберг, и за Одер. Продала четыре картины по дешевке и что надо выкупила. Пришла к деду, а он сидит, ноги каким-то дурацким электрическим прибором лечит и плачет. Шамкает: ноги болят, совсем не ходят.

Света выпила еще граммов пятьдесят и пошла домой.

– Заходи, Игорь, как-нибудь. У меня в галерее «Танин» выставка будет. Заходи.

Леля пригласила меня на показ. Она все-таки ушла из своего агентства и устроилась к Славе Зайцеву. Слава, конечно, постарел, но какой-то нюх остался. Леля таскала расхристанные прикиды, которые, как мне казалось, ее красоту не подчеркивали, а скрывали. Леля надо мной смеялась:

– Это одежда должна выглядеть шикарно, а не я.

После показа к ней подходили ханыги, но Олега не было.

Спрашиваю:

– Где Олег?

– Уехал с папой в Карелию.

Значит, папа всем байдарки впаривал. Может, еще кому, наверняка кому-то еще байдарки предлагал.

На работе все кучкуются. Пришли новые акционеры в черных костюмах и галстуках. Попросили всех остаться, но Германа Иосифовича сняли. Он пытается найти спонсоров для новой газеты. Меня вызывали в кабинет и обещали должность главного редактора. Теперь у нас бейджики, пластиковые карточки и курение на улице по распорядку.

С женой мы развелись недавно. Жили-жили десять лет, даже ни разу не поругались, я ей помогал духи варить, друзья были общие, а тут приходит как-то раз она с работы в бежевом костюмчике и красном шарфике, который я ей подарил, и произносит (я как раз из душа выходил):

– Игорь, я ухожу от тебя.

Самое смешное, что я ничего не почувствовал, совсем ничего. Вот, говорят, «тяжкий камень», или там «задрожали ноги», или «слабость во всем теле». Ничего не произошло, даже чувства мои к ней не изменились. Ровная, обычная, человеческая теплота.