Часы Цубриггена. Безликий - стр. 27

Такое снадобье сродни наркотику, подсаживаешься сразу, особенно с нечистой совестью.

Сколько счастливых наркоманов ходило бы по Земле, до поры до времени, до небесного суда, если такой существует.

А потом, на дознании – та-дам! Ты вспомнил все! А теперь ты, милок, тиран и мздоимец, а ты, дорогая, обманщица и разлучница. А еще тупая самоубийца.

А пока память твоя свежа, суд на небесах откладывается, работает совесть, и в земном чистилище наказаний много. Дают шанс исправиться и начать жизнь с чистого листа.

Я вспоминаю свою жизнь по просьбе нянечки Серафимы (имя у неё почти ангельское, словно она и правда шестикрылая Серафима), сначала назвала свои записи «Дневник неудачницы», подумала и переименовала в «Чистовик». Потому что я далеко не неудачница, я настоящая счастливица – я ЖИВУ!

Черт побери, я живу, несмотря ни на что!

Кто, интересно, прочтет мой дневник, кроме Серафимы?

Буду прятать листы под матрасом. Она найдёт их без труда, Серафима читает мои мысли и видит всех людей насквозь. Откуда я это знаю? Знаю и все. Она нереальная, невесомая, воздушная. Кажется, отведёшь от неё взгляд, она вспорхнёт и полетит вся в радужных бликах по больничным коридорам с тряпочкой и антисептиком в руках. Только что была рядом, чай мне принесла, улыбкой как солнышком согрела, а через мгновение уже хлопочет в соседней палате. Мне, порой, кажется – она не человек.

Именно такие люди и могут работать в больницах, светлые ангелы- альтруисты.

А название « Чистовик», потому что я раньше одни черновики писала, ждала чего-то книжно – нереального.

Оказалось, чтобы начать жить, надо неудачно умереть.

Погода управляет мыслями. Научно доказано, в погожий день меньше утопленников, висельников и «скрипачей». Меня тут одна хохотушка медсестра «скрипачкой» назвала. Словно я пилила свои руки с тем же упоением, с каким играл на скрипке маэстро Страдивари. Юмор у этой девушки чернее черного.

Кто я такая? Память вернулась полностью.

Лариса Чайкина, тридцать три года, москвичка, закончила Литературный имени Горького, работаю в центральной библиотеке на Воздвиженке, пишу детям сказки, иногда издаюсь, но на ставку библиотекаря и на роялти не проживешь, поэтому подрабатываю редактором и корректором. Беру недорого, желающих править тексты предостаточно.

Поверьте, вычитывать «сырые» рукописи очень сложно, в некоторых вязнешь, словно в болоте. Буксуешь, правишь, разглаживаешь, ищешь приятную мелодию. Редко попадаются гармонично-звучащие авторы, по чьему тексту летишь, не спотыкаясь на фальшивых нотах. У каждого своя мелодия, все чаще разноголосица, аритмия, нервирующая асинхронность, то излишняя слащавость, то любование кудрявыми фразами, то пошлое словоблудие, лишь у Вадима текст звучал идеально – вначале размеренная прелюдия и красивые этюды, романс чередуется с шансоном и переходит в кульминационный рок, в финале лирическая, душевная песнь.

Климов – моя притча во языцех. Он – мой внутренний Рим.

Любое рассуждение сводится к нему.

Он – моя фантомная боль. Сердце ампутировано, а место помнит.

В отличие от младшей сестры, яркой и харизматичной, внешне я ничем не выделяюсь, худая, белобрысая, бледнокожая, единственное – глаза.

Машка всегда мне завидовала, говорила « такими цветочными глазами» можно кого угодно с ума свести. Но свела с ума я пока только себя.