Чаша жизни - стр. 38
Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал. На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги:
А ниже – из псалмов Давида:
«Ты дал мне познать путь жизни; Ты исполнишь меня радостью перед лицом Твоим!»
Как все это было странно и ново для Гриши! Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол… Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие…
«Дети! Недолго уже быть Мне с вами…» – читал он отмеченные карандашом слова последней вечери Христа с учениками. «Да не смущается сердце ваше»… «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел»… «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир»…
Отняв глаза от книги, Гриша долго и напряженно глядел в угол, ничего не видя перед собою. И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы!». Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната – светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни.
«Ты исполнишь меня радостью перед лицом Твоим!» – вспомнил Гриша и почувствовал, как у него самого радостно и жутко затрепетало сердце и глаза наполнились слезами непонятного восторга… «После сих слов, – читал он дальше, ощущая в волосах словно дуновение морозного ветра, – после сих слов Иисус возвел очи Свои на небо и сказал: „Отче! Пришел час, прославь сына Твоего, да и сын Твой прославит Тебя… Я открыл имя Твое человекам… Соблюди их во имя Твое!..“»
– А, вы уже пришли! – раздался голос Каменского.
Гриша смущенно захлопнул книгу.
– Извините, – сказал он, подымаясь.
– В чем вы извиняетесь? – спросил Каменский, стоя перед ним с мешком в руке и пристально глядя ему в лицо.
– Да вот залез в ваши книги, – ответил Гриша небрежно.
– Так что ж тут дурного?
– Я говорю, взял вашу книгу… ну, без спросу, что ли…
– Вашу? Что это значит?
– Как что значит?
– Да так. Зачем вы все такие слова употребляете?
Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе.
– Что это вы покупали? – спросил он, чтобы переменить разговор.
– А вот луку немного и хлеба.
И Каменский опустил мешок на землю.
– Так, может быть, начнем? – добавил он. – Я вот покажу вам, разведу огонь и присоединюсь к вам.
Гриша встрепенулся.
– Нет, нет, вы сначала разведите.
– Успеется, – отозвался Каменский. – Давайте доску в верстак, попробуйте фуганком.