Чаша жизни - стр. 26
– А вы все о своем профессиональном образовании? – сказал он наконец, подходя к Линтвареву и Беклемишеву.
Беклемишев тихо поднял на него глаза.
– Нет, почему же… – сказал Линтварев, улыбаясь.
Турбин, тоже улыбаясь, продолжал:
– Вы хотите, как я слышал, так серьезно им заняться?
От неловкости Турбин подчеркивал слова, и их можно было принять за насмешку. Особенно нехорошо ему было от пристального и спокойного взгляда Беклемишева. Но все-таки он присел к столу, предварительно посмотрев на стул и раздвинув полы сюртука, расставил острыми углами свои тонкие ноги и, поставив локоть на колено, стал пощипывать кончики своих жидких белесых усов.
– Меня, по правде сказать, очень интересует этот вопрос, – сказал он, помолчав, как-то внезапно. – Я, конечно, говорю искренне…
– С какой же именно стороны вас интересует? – спросил Беклемишев.
– То есть как с какой стороны? Вообще… в применении его в жизни.
Беклемишев, поставив руки на стол и соединяя ладони, смотрел, ровно ли приходятся пальцы один к другому. Линтварев старательно набивал машинкой папиросы.
– Я читал, – продолжал Турбин уже с усилием, – недавно в одной газетке про книжицу какого-то Весселя о профессиональном образовании… Меня, собственно, удивило, что к его мыслям, очевидно, многие относятся враждебно: например, директор ремесленного училища цесаревича Николая… Мне кажется, что тут есть несправедливость… Он говорит, например, что школа, собственно, несовместима с мастерской…
– То есть это, – мягко перебил Линтварев, – Песталоцци мнение, а Вессель, хотя и…
– Ну да, и Песталоцци, – перебил в свою очередь Турбин, и в нем уже загорелось желание спора. – Только, по моему мнению, это и понятно… Когда мне, позвольте спросить, обучать своего какого-либо мальца мастерить разные безделушки, когда он сам, в своем быту, так сказать…
– Зачем же непременно безделушки?
Турбин развел руками.
– Мне, собственно, это все представляется как бы игрушками… Мне трудно это объяснить, но все эти затеи… Говорят, подспорье хозяйству… но ведь смешно подпирать то, что разваливается окончательно… да и не соответствует все это духу нашего народа, истого земледельца… А учить его, например, делать плетушки…
– Ну да, ученого учить – только портить, – насмешливо сказал Беклемишев.
Турбин хотел продолжать, сказать, что́ он думает, более ясно и связно. Но Беклемишев, как бы забыв о его присутствии, тихо и спокойно промолвил Линтвареву:
– Да, так я думаю, что это еще гадательно: князь слишком глуп для этого, а Гарницкий – юн.
Линтварев виновато посмотрел на Турбина. Турбин смолк. Теперь ему хотелось одного – поскорее уйти из столовой. Но встать сразу было неловко.
– А я все хотел попросить у вас какой-либо книжицы из вашей библиотеки, – сказал он наконец, подымаясь.
– С величайшим удовольствием, – поспешил ответить Линтварев.
Турбин встал и медленно прошелся по столовой. Он долго стоял перед камином, рассматривал большой портрет Толстого, писанный масляными красками. Но ему уже было не по себе. Музыка в зале ударила ему по сердцу как-то болезненно. И под предлогом, что он идет слушать, он вышел в залу.
Играл член суда.
– Что это? – спросил сидевший около него старик-помещик, обращаясь к хозяйке.
– Соната Грига. Вы не знаете?
– Десять лет не играл, – сказал помещик со вздохом, – а хорошо!