Цена первой ночи - стр. 10
Я прикусила губу, не зная, что сказать, как ещё просить не заявлять в полицию на мать, но Николай махнул рукой:
— Да не смотри ты так! Мы с Мишкой со школы дружим, он мне всё неофициально вернёт.
— А как же…
— Сам виноват, ты мне говорила дверь запирать, а я забыл.
— Значит… Ты остаёшься? Договор не расторгаем?
Я не могла поверить собственным ушам. Прошлый жилец кинул меня только из-за того, что мать, напившись, громко орала в своей комнате, причём даже не ночью и не рано утром. А этот даже из-за кражи не станет заявлять… Он что, святой, что ли?
— Яичницу будешь? — спросила я в ответ на его пожатие плечами. На этот раз Николай кивнул. И я пошла на кухню зажигать газ под сковородкой. Яичница была моим фамильным блюдом: мать рано перестала заниматься нашим с Катериной воспитанием, а моя сестра никогда не любила готовить. Она любила подметать, выносить мусор и, пользуясь случаем, курила у подъезда с пацанами. Готовила я. Яичницу, горячие бутерброды (ибо начиталась о вреде сухомятничества) и, конечно, пельмени. Когда было на что их купить.
Пообедав в молчании, я отказалась от услуг такси, так мило предложенных Николаем, и потопала на метро. Перетерпев полчаса толкотни в час пик, пробежалась по Владимирскому до Литейного и влетела в любимое кафе как раз в пересменку. И закружилась, и понеслась: то соль, то вилку, то пива, а то «повторите нам, а давайте за наш столик, вы такая симпатичная!»
В общем, когда я услышала вибрацию телефона в кармане форменной юбки, было уже полшестого вечера. Глянула на экран — Катя. Начиналось вечернее караоке. Крикнув напарнице, чтобы присмотрела за моими столиками, я бросилась в туалет и закрылась в кабинке.
— Кать, я слушаю!
Сестра рыдала. Я даже не поняла сначала, что она пыталась мне сказать сквозь всхлипы, а сердце остановилось, пропустив пару ударов. Не дай бог, с Аришкой… Не дай бог, Аришка совсем плоха!
Спаси и сохрани!
— Катерина! Выдохни, вдохни и начни сначала!
— Операция…
И снова рыдания.
— Что операция?
— Операция! Срочно! Надо! Не дождёмся!
Я опустилась на корточки, опираясь на перегородку туалета. Как срочно? Ведь врачи обещали, что у нас есть ещё полгода! И в Германии нас в план поставили на декабрь…
— Кать, врач что конкретно сказал? Внятно!
— Две недели максимум, — внезапно успокоившись, вполне внятно ответила Катерина. Правда, голос был как чужой, убитый. Я будто увидела сестру — бледную, потерянную, с телефоном в коридорчике. Одну-одинёшеньку. Катька… Две недели — это так мало!
— Как Ариша? В сознании?
— Стабилизировали. В сознании. Она не плачет. Сделали эхо, сказали — всё плохо, очень плохо… Любаш, что делать? Что делать-то?
Растерянная, моя Катька… Что делать, что делать… Деньги искать! Я всё распланировала на полгода, нам должно было хватить времени, а теперь…
— Любаш, они хотят звонить в Асклепиос, договариваться о переносе операции, о срочности, а денег-то не хватает!
— Пусть звонят! Слышишь, Кать! Скажи, чтобы звонили и договорились обо всём!
— А деньги?
— Я найду.
Найду. Зажмурившись, я потёрла лоб ладонью, ощутив жар изнутри. Не знаю, как именно, но найду. Аришка, моё маленькое солнышко, моя «косицка» мелкая, будет жить!
Кое-как отработав смену и неизвестно каким макаром умудрившись не накосячить с заказами, потому что голова работала в другом направлении, я отпросилась у арт-директора на завтра, а потом побежала на метро, чтобы успеть до закрытия. Заскочила в последний вагон, в уже закрывающиеся двери, и плюхнулась на сидение, закрыв глаза и выдохнув от облегчения. А ведь это знак судьбы! Успела — значит, завтра найду выход. Обязательно.