Целитель, или Любовь с первого вдоха - стр. 20

Маргарита слабо улыбается, вскидывает подбородок, чтобы рассмотреть меня получше. Долго и пронзительно смотрит, хлопает слипшимися ресницами и говорит:

– Как же вы похожи… – И вдруг улыбается шире, яснее, но всё равно сквозь слёзы. – Маруська… так только ты меня называл.

– Ага, а ты меня Дависька… И перед друзьями позорила, малявка.

– Как сейчас помню: один тощий, второй колобок. Слон и моська.

– Сейчас эти слон и моська спокойно поконкурируют с твоими женихами.

– Ай… Думаешь, папа позволил мне личную жизнь? Ага-ага, дважды.

– Как неожиданно, – хмыкаю.

Марго тянет меня за руку назад, в кухню. Забрав пальто, усаживает за стол и на несколько минут убегает в коридор. Вернувшись, стыдливо прячет тонкие руки в карманы узких джинсов, а потом кивает в сторону бабушкиной спальни.

– Злится на тебя, как и я… сама не знает за что.

– Бывает, – веду плечом. – Я любви к себе и не жду, не за этим приехал. Думал, что помощь нужна, материальная, например.

– Нужна, но я не возьму. – Сестра отходит к другой стороне кухни, зажигает чайник и, опираясь ягодицами на стол, спокойно рассказывает: – Папа последние годы болел, не могли понять, что с ним. Бизнес запустил, влез в долги. Меня заставил на экономическом учиться, чтобы я смогла дело подхватить, но подхватывать уже нечего…

– Как это на него похоже. Я об учёбе.

– Знаешь, я была не против. – Марго приподнимает руки, чтобы убрать волосы назад, связывает их в тугой узел на затылке.

– Вырастил вместо сына, который отказался встать на вынужденный трон, – улыбка получается язвительной, в моём стиле, – покорную дочь. В духе папы, ничего не скажешь.

– Давай не будем? – хмурится сестра. – Он был сложным, но меня любил и оберегал.

Я, наверное, слишком резко зыркаю на Маргариту. Она вдруг скукоживается и отворачивается ко мне спиной.

– И тебя любил, – говорит сдавленно, но тут же замолкает.

– Это лишнее. Мне на его чувства с высокой горки плевать. Серьёзно. Чай заваришь? Или лучше кофе. А то я сутки почти не спал.

– Конечно. – И пока Маруська возится с чашками, я разглядываю знакомую-чужую кухню. За время моего отсутствия многое изменилось: обои, цветы на окне, посуда и мебель, скатерть и салфетки, но запах остался такой же… ванильный, с лёгкой ноткой корицы, которую так любила добавлять в пряники мама.

Ласточка. Наши дни

Я поняла, что после множества ударов судьбы, ран от обид и падений не могу нормально существовать. Будто упала в колбу и барахтаюсь там, боясь каждый раз сделать гребок вверх и упереться в пробку макушкой. И говорить искренне разучилась. И верить без предрассудков устала. И надеяться тоже… надоело.

Хочется всё отпустить. Но ремни прошлого так стянули горло, что уже никуда: ни влево, ни вправо, ни назад, ни вперёд. Ступор. Как вкопанная.

И сердце как камень – не впускает в себя новые чувства, а старые не вызывают колебаний и не греют грудь. Наверное, это правильно: душа блокируется от внешних ударов, закрывается на всевозможные засовы, только бы никогда. Больше. Не болело…

Дописав ещё несколько строк, застываю над клавиатурой. Капли беспричинно катятся по щекам. Бесполезные.

Прошлое нельзя ворошить – оно как осиное гнездо. Стоит тронуть, и всё. Не спасёшься.

Он не вспомнил? Или вспомнил, но не признался? Да и какой в этом смысл, ведь я давно вычеркнула его из своей души и менять ничего не собираюсь. Пусть он катится подальше. Предатель!