Размер шрифта

ЦДЛ - стр. 60

Витя Горбунов (или Вл. Эрль). Это ему принадлежит воскрешение обэриутства. Он собрал о нем огромнейший материал. Все о Хармсе – это мозаика из… пылинок развеянного праха. Однажды в Союзе писателей ему дали выступить. И он читал с 6 до 12 ночи. Мог бы читать и дольше.

Все мы пишем перед смертью, даже если умирать не собираемся. Не знаю, как у кого, но меня всегда не покидало чувство, что я пишу последние стихи.

Тема лебединых песен моих современников. Какая у кого последняя?

Аронзон писал:

Где роща врезалась в песок,

Кормой об озеро стуча.

Где мог бы чащи этой лось

Стоять, любя свою печаль.

Там я, надев очки слепца,

Гляжу на синие картины.

По отпечаткам стоп в песках

Хочу узнать лицо мужчины.

И потому, как тот, ушедший,

Был ликом мрачен и безумен.

Вокруг меня сновали шершни,

Как будто я вчера здесь умер.

Пророчески?

Борзая, продолжая зайца,

Была протяжнее «ау!»,

А рог трубил одним – «спасайся!»,

Другим – свирепое «Ату!».

Красивый бег лесной погони

Меня вытягивал в догон.

Но, как бы видя резвый сон,

Я молчалив был и спокоен.

Яичница, яичница скворчит на сковороде… Это Михаил Таранов, по прозвищу Юпп. Тогда он был поваром. Поэт-повар – это что-то новое. Тем более что в сытом теле едва ли гнездится талантливость.

Юпп – поэт от чрезмерного здоровья, но не от болезней, каковыми считает он большинство других поэтов. Но тем не менее страдает и Юпп, не имея учеников.

Дети, видели вы где

Жопу в рыжей бороде?

Отвечали дети глупо —

То не жопа – рожа Юппа.

В Москве он читал свои стихи под джаз в кафе курчатовцев-физиков.

Однажды он пришел в Московский Литфонд за единовременным пособием. Но его попросили сбрить бороду. Сколько дадите? – спросил Юпп. – 500 (старых). – Согласен, – и сбрил.

Потом идет третье поколение 60-х годов. «Сайгон» – кафетерий на углу Невского и Владимирского проспектов. Помимо богемы ворье, фарцовщики, алкаши и проститутки.

Почему «Сайгон»? Так, с чьей-то легкой руки (есть еще «Ольстер»).

Его облюбовали бывшие питомцы клуба «Дерзание». Здесь пребывал весь Невский.

Николай Биляк с винегретом кровей – поэт высокой культуры. Духовная сила «Сайгона». Одним словом могущий остановить проходящую мимо толпу. В армии через месяц после его появления взвод не пошел голосовать. Восемнадцатилетнему Биляку повезло. Он чудом спасся от трибунала.

Ширали, Славко Словенов, Б. Куприянов. Хирург Веня Славин – импровизатор. Энергичный, как вулкан.

«Хотите 10 гесхальских сражений?»

Бог Иудеи час пробил.

Вот входит легион Девятый.

Меж скал Гесхалы дай нам сил.

Иуда Маковей крылатый

Строфу из псалма возгласил.

Он стеснялся, что импровизирует. И всем говорил, что пишет.

Иуда меч плашмя не держит,

А только к небу острием…

Виктор Кривулин. Юродствующий Евгений Вензель, уличный Меркуцио.

Мой отец – еврей из Минска.

Мать пошла в свою родню.

Право, было б больше смысла

Вылить сперму в простыню.

Но пошло… и я родился.

Непонятно, кто с лица.

Я, как русский, рано спился.

Как еврей, не до конца.

Гена Трифонов и Петя Брандт.

Если Мало-Садовая некоторое наследие обэриутства, «Сайгон» – более классическая форма. Здесь мало алогизма и парадокса. Здесь больше ортодоксальности, возведенной в куб. Иными словами, в понимании конструкции стиха.

Это почему-то считают новаторством. А это всего лишь хорошо понятое старое. С новым настроением. Это почему-то считают смелостью. А это просто честная работа.

Страница 60

На следующую страницу