Царский витязь. Том 1 - стр. 27

Шамша Розщепиха обходила ряды неторопливо, с достоинством. Как то подобало сестре твёржинского большака. Не лицо матёрой вдове входить в заботы купли-продажи. Для этого младшая родня есть, братучада, невестки. Ей, Шамшице, разведывать красный товар, гладить привозные шелка, ворошить белёную шерсть, оценивать смурые, чермные, зелёные нитки… пересуды вести о делах дальних и ближних.

– Старика у них в самый Корочун ударом ударило.

– Ой, беда! Нам-то помнится крепким, плечи – во, краснорожий… поглядеть – до ста лет изводу не будет!

– Так оно и бывает. Большое дерево разом падает. Скрипучее, хилое по два века скрипит.

– Что ж он теперь?

– Еле говорит, всё сынами повелевает.

– И как сыны? Слушают?

– Да ну…

Мимо рундуков, где выставляли изделия сродни домашним, Розщепиха проплывала с величавой надменностью. Вот уж радость была растрясать в дороге старые кости, чтобы глаза пялить на знакомое! А то её племянницы с невестками за гребнями не сидели, тонких ниток не пряли, кросна не уставляли на браный узор! Розщепиху влёк чужедальний привоз. Смушки морских зверей с устья Светыни. Водяные орехи, пряные травы с левого берега. Затейливые пряжки, булавки… А в первую голову, конечно, посуда, добытая по разрушенным городам Андархайны. Где ж она?

– В Койге-хуторе что сталось, слышали? Дитя родилось о двух головах.

– Да ладно!

– Мёрлое, поди? Или подышало немножко?

– Кричит на два голоса и разом обе титьки сосёт.

– Оттого небось, что Койдиха дом в перепутную избу обратила, что ни седмица, то гости опять.

– Если б святые родители гневались, умерло бы дитя. А раз кричит…

Мимо прошла баба-гнездариха. Следом семенили три послушные дочки. Носыня пригляделась к вышивкам на рукавах и подолах, не опознала узора. Наверно, глаза под старость стали не те. А вот девки – взору услада, отчему дому благословение, матери венец! Ай, скромницы, смиренницы, выступают тихохонько, ресниц зря не вскинут, ушки серебром завешены на случай непристойных речей…

В Твёрже бы кое-кому подобное добронравие! Навстречу безо всякой степенности пробежал Светел. Шапка чуть с затылка не валится, кафтан полами разметался, коробок с гуселишками наперевес… Куда Равдуша с Коренихой глядят?

– Охти-тошненько, – долетел голос. – Не минуть, бабоньки, нам скорой войны!

– Это с чего бы?

– А с того, что в Шегардае Ойдриговичи объявились.

– Откуда взялись проклятые?

– Всё врут андархи, нам напужку дать норовят!

– Может, и врут, только люди вечем стояли и красный боярин по писаному объявлял.

– Где Шегардай, а где Торожиха!.. Кто на сорочьем хвосте принёс?

– Геррик сегдинский.

– Ну… если Геррик…

– Что будет-то, бабоньки?

– А ничего! Деды Ойдриговичей отваживали – и внуки отвадят!

– Да кем сказано, что непременно война?

Век бы таких вестей не слыхать! Никто не радуется войне, кроме иных дурней безусых, гадающих, на что удаль направить… Розщепиха тихо ахнула, закусила палец. Решилась бежать назад в свой шатёр. Решилась остаться и послушать ещё. Тут её тронули за рукав.

– Здравствуй, государыня большакова сестрица.

Шамша испуганно оглянулась. Слова о близкой войне заставляли отовсюду ждать скверного, страшного. Однако перед ней стояла всего лишь та пришлая гнездариха. Глядела в глаза, ласково улыбалась.

– И ты здравствуй, добрая сестрица, – не сразу отыскав голос, пискнула Розщепиха. Заново вгляделась, прищурилась. – Прости уж, подслепа стала на старости, не умею звать-величать…