Царь горы - стр. 25
– Да я со всеми девчонками из нашей секции целовался, – хвастался он, складывая в спортивную сумку пропревшую майку. – Со всеми, кроме этой дуры Голубковой…
Ехидно поглядев на Царедворцева, Лапин вдруг заявил:
– Я вижу, что она только на тебя и косит! Через барьер скачет, а сама сечёт, смотришь ты на неё или нет!
Царедворцев усмехнулся:
– Ну и что? Пусть смотрит, если хочет…
– Спорим, я эту Соньку первым поцелую! Хоть она по тебе и сохнет… – хохотнул Лапин. – Спорим? Ну что, слабо?
Царедворцев не привык уступать:
– Ну, спорим!
– На твои часы! – выпалил Лапин.
Часы у Царедворцева были новенькие – «Командирские», такие в обычном магазине не купишь, только в «Военторге», и то по великому блату. На эти часы Лапин давно глаз положил, вот и нашёл повод…
– Хорошо, – согласился Царедворцев. – А ты что поставишь?
– А что ты хочешь? – Лапин демонстрировал полную уверенность в своей победе.
– Твои кроссовки «Адидас».
«Зачем Кольке вторые кроссовки? У него свои такие же есть…» – успел удивиться Борисов. Фирменные кроссовки были дефицитом, куда большим, чем часы «Командирские». Стоили они целых двадцать шесть рублей! Но в магазинах их не было. Доставали кроссовки через знакомых продавцов или покупали с рук – в три раза дороже. Борисов тренировался в китайских кедах «Два мяча» и о таких кроссовках даже не мечтал…
– Замётано! – согласился Лапин. – Кто разобьёт? Давай, Борисов, разбей!
Обескураженный Борисов замешкался, и сцепленные руки спорщиков разбил кто-то другой.
По дороге из ДЮСШа он попенял Царедворцеву:
– Зачем ты так, Коля? Сонька – девчонка хорошая…
Царедворцев вытаращился:
– Ты, Витька, влюбился, что ли, в Голубкову? Во даёшь!
– Ещё чего… Ничего я не влюбился, – тут же открестился от своих потаённых чувств Борисов. – Просто нехорошо как-то… спорить… о таком.
У Царедворцева, как всегда, нашёлся веский и неоспоримый аргумент:
– Ты хочешь, чтобы Голубкова этому моральному уроду Лапину досталась?
И Борисов не нашёл что возразить.
Он продолжал переживать, не зная, что делать в такой ситуации. Как поступить? Вечером неожиданно написал стихотворение.
На следующем заседании «Мартена» листок со стихотворением он подбросил в портфель Голубковой, согревая себя надеждой: «Может быть, она догадается, что ей грозит опасность?»
Но Соня после окончания занятий ушла с Царедворцевым, вызвавшимся её проводить.
В Борисове в этот момент как будто щёлкнул переключатель.
До сего дня он безоговорочно воспринимал все слова Царедворцева как истину в последней инстанции, оправдывал все его поступки и вечный командирский тон. И вдруг как будто очнулся, посмотрел прояснившимся взглядом на друга, с которого, как с новогодней ёлки, слетела вся позолота и мишура. И предстал пред ним Царедворцев совсем не таким идеальным, каким казался, и вовсе не вожаком, следовать приказам которого необходимо и на которого положено равняться.
Он решил, что не станет допытываться: получилось ли у Царедворцева поцеловать Голубкову (она в одночасье вдруг перестала его вовсе интересовать), а следуя пословице индейцев-апачей: «Человек должен сам делать свои стрелы», захотел выйти из тени и доказать себе, что и он что-то значит.