Царь горы - стр. 12
…В утренний час в редакции было пустынно. Основная масса сотрудников приходила на работу к двенадцати. Только за стеклянными дверями корректорской горел свет.
«Суламифь Марковна здесь. Значит, и Изя уже на месте…», – констатировал Борисов, проходя по скрипучим половицам коридора в свой кабинет.
Он, по выработанной годами армейской привычке, являлся в редакцию пораньше: ему нравилось работать с рукописями в тишине, да и думалось в это время лучше.
Сегодня Борисову надо было сдать материалы в следующий номер.
«Если заявление Жуковского о прекращении финансирования соответствует действительности, то этот номер может стать последним вообще…» – но Борисов всё же надеялся, что пробивной и пронырливый главред что-то придумает и журнал не закроют…
Он планировал сегодня поговорить с «Шерочкой и Машерочкой» без посторонних ушей, поэтому отложил свои дела и направился к Лифшицам.
Мамаша и сынок Лифшицы были парочкой колоритной и постоянно в редакции обсуждаемой. Грузная и седовласая Суламифь Марковна опекала своего сорокалетнего сына, работавшего в «Рассвете» верстальщиком и «компьютерным гением», как будто ему только вчера исполнилось пять лет. Она приводила Изю на работу и уводила с работы таким же манером, каким мамаши уводят своих детишек из детского сада – за руку. Раз по сто на день эта «идеальная мать» заглядывала в «компьютерную», чтобы поинтересоваться, как у Изи идут дела, не голоден ли её «милый мальчик», не открыта ли у него форточка, из которой непременно сквозит, и он-таки может простудиться и заболеть… А как она ухаживала за ним на редакционных посиделках! Как зорко следила, чтобы Изя не выпил больше трёх рюмок и закусывал после каждой! При этом Суламифь Марковна всё время подкладывала ему на тарелку самые вкусные кусочки, а после окончания застолья торопливо собирала остатки угощения в пакетик – «сыночку Изечке» на завтрак…
Борисову особенно нравилась история о том, как Лифшицы ходили на поминки к старейшей, знавшей лично Горького и Бажова, поэтессе Холминской, почившей на сто втором году жизни.
– И зачем мы только дома поели?.. – горестно вздыхала Суламифь Марковна на следующий день. – Такой вкусный супчик был у Изабеллы Юрьевны на поминальном обеде, что хотелось вторую порцию попросить…
Но мамаша Лифшиц вообще-то любила не только своего Изю и покушать, но и всемирную литературу тоже. Она была страстной поклонницей Бродского и Аполлинера, чей «Мост над Мирабо», старательно грассируя на подозрительном французском, читала на каждом из редакционных застолий, вызывая восторги у одной части публики и недовольство у немногих прочих, обожающих Рубцова и Есенина.
К Борисову она всегда относилась по-доброму. Его стихи снисходительно величала «традиционными» и вполне себе «стихами», хотя, конечно, не идущими ни в какое сравнение с произведениями её кумиров. Особенно Суламифь Марковна любила поговорить с ним о российской политике и глобальных мировых проблемах, смоля при этом одну за другой сигареты с ментолом.
Курила она всегда и везде, невзирая на таблички «Не курить!» и Федеральный закон «О запрете курения в общественных местах». Главред Жуковский, скрипя зубами, мирился с этим её недостатком, как с неизбежным злом: Суламифь Марковна была лучшим корректором в городе, да и без Изи журнал так красиво не сверстать…