Бывшие. Дурман - стр. 20

А затем соображаю, что не пристало вот так стоять и тупить. Растерянно пожимаю женскую хрупкую ладонь.

— А вы? — решаю уточнить, как зовут эту нимфу и хранительницу домашнего очага, но не успеваю услышать ничего в ответ, как из дома выбегают две белокурые девочки лет пяти.

— Ма-а-а-м, — тянет одна из девочек и потом прицельно смотрит на меня заинтересованным взглядом. — Это папин гость? А он останется на музыкантов?

— Ян, простите, они такие непоседы. Не могут устоять, когда видят новое лицо среди коллег и друзей мужа, — она машет рукой и приглашает подняться.

Я, словно завороженный, иду следом, у подножия ступеней борюсь с желанием разуться прямо тут. Боязно даже городской пылью замарать этот оплот чистоты.

Девушка словно читает мои мысли и просить не стоять внизу, а подниматься и присаживаться за обеденный стол.

— Может, вы снимете пиджак? Жарко.

Я морожусь и пытаюсь понять, насколько будет прилично встретить потенциального делового партнера вот так «без купюр».

— Папа не будет ругаться, — проговаривает вторая девочка и тянет меня за рукав пиджака. — Меня Надя зовут, а ты красивый.

— Доченька, Ян взрослый мужчина и сам решит, как ему удобнее, — она прячет улыбку, отворачиваясь. И это жена одного из влиятельных людей?

Перед этой встречей моя помощница собрала некоторую информацию о семье Утесовых. Странно, что я не запомнил имени жены Утесова. Но одно дело читать о том, как эта пара прошла испытания на затерянном острове где-то в районе Карибов, и другое — лицезреть то, что предстало моему взору.

Где-то в душе запекло неприятно, и меня откинуло мыслями в прошлое. Жена Утесова, как и Марина, старалась сделать уютным то место, где находится семья… Может, поэтому без своей женщины мне не хотелось больше никаких отступлений от действительности.

Из родительского дома я съехал сразу, как восстановил двигательные функции. Мать просила остаться, но я не мог. Это было выше моих сил. Этот дом напоминал как о счастье, так и о беде, что произошла тогда, пять лет назад, когда я не справился с управлением, потому что мне что-то подсыпали в чашку с кофе. Я, словно одурманенный, управлял машиной и помнил только громкий хлопок и крик Рины.

А затем последовала непроглядная чернота с такой же нестерпимой болью.

— Ян, все в порядке? — вырывает приятный женский голос из дурмана плохих воспоминаний.

***

Не в порядке у меня ничего. Прострация. И непонимание происходящего. Почему чужое пространство на меня так пагубно действует и отбрасывает в прошлое?

— Хочешь булочку? — я оборачиваюсь на детский голос и всматриваюсь в лицо второй кнопки — Веры. — Мама пекла сама. С корицей, очень вкусные.

Корица…

Киваю и тяну носом, как собака-поисковик, воздух. Аромат сшибает и вновь напоминает о прошлом.

Рина первые месяцы старалась проявить заботу и привыкнуть к новой важной роли — жены.

На подкорке всплывают такие давно забытые воспоминания бывшей в фартуке с рыжим котом на желто-полосатом фоне. Она переминается с ноги на ногу и создает какой-то кулинарный шедевр. Мука, соль, ванилин и корица…

В ее движениях столько грации, как будто не готовит, а летает. Улыбается, а глаза горят предвкушением моей ответной реакции.

Через полчаса вместо шедеврального пирога я слышу, как доносится плачь из кухни, и звуки битой посуды заставляют сорваться с места.