Быть русским - стр. 71

Монастырь стоял на вершине лесистого склона. Далеко внизу проглядывала залитая солнцем зелёная долина, под ногами среди недотаявших сугробов сырела земля. Тёплый воздух поднимался снизу вместе с запахами жухлой травы, хвои и печного дыма. В ста шагах виднелась сквозь деревья низкая деревянная базилика с крестом на гребне крыши. Я толкнул входную дверь и вошёл в морозную тишину. Алтарная стена, выложенная из камня, замыкала церковь, по обеим сторонам от престола золотились на подставках, словно у невидимых царских врат, крупные иконы Христа и Богоматери. Иконостаса не было. Справа в углу высился простой деревянный крест, покрытый рушником. По боковым стенам друг напротив друга тянулись деревянные кресла для монахинь, отгороженные друг от друга высокими перегородками.

Вечером нас ждал холодный и скудный ужин: зелёный салат, сыр, несколько кусков хлеба и стакан воды. Я не удержался:

– Здесь перед Пасхой соблюдают строгий пост? Как в России?

– В Великую пятницу требуется полное воздержание, едят лишь самые слабые и больные. На обед для нас сделали исключение, – Патрик отвечал без охоты, словно прерывал внутреннюю молитву.

Пока я застилал постель, мой спутник уже переодевался в пижаму. Краем глаза я увидел измождённую впалую грудь, высохшие плечи и ужаснулся:

– Ну, и аскет! В чём только душа держится?

Наутро за завтраком Патрик предупредил, что в этом монастыре все причащаются под двумя видами, как у православных:

– Вы тоже на Пасху можете причаститься. Ведь разницы никакой.

Я заколебался, но про себя решил отказаться:

– У православных причастию должна предшествовать исповедь, иначе я не могу.

– Вас может исповедовать здешний священник. Я договорюсь. Идёмте! – он решительно двинулся к деревянному низкому дому возле храма.

Я неохотно за ним последовал. Патрик остановил меня у двери, через минуту вышел и поманил за собой:

– Отец Пьер вас ждёт.

В комнате мне кивнул улыбающийся румяный мужчина в чёрном кожаном пиджаке, привстал, пожал руку, вновь сел у письменного стола и произнёс:

– Слушаю вас, сын мой.

– Вы священник? – недоумённо разглядывал я гладко выбритого человека.

– Ну да, – он улыбнулся ещё довольнее, положил ногу на ногу и повторил: – Слушаю вас!

– Я… я не могу, – на лбу и спине проступила испарина. – У нас так не принято. Исповедь – это таинство, священник должен быть в церковном облачении. Простите, отец Пьер.

Человек в пиджаке недовольно развёл руками:

– В таком случае ничего не могу для вас сделать.

Патрик хмуро выслушал мои объяснения:

– Валери, решайте сами. Мне кажется, на Пасху можно было бы отступить от некоторых церковных обычаев, чтобы соединиться со Христом в причастии.

Назревала неприятность. Я решил не поддаваться. Мы молча расстались. Остаток дня я Патрика не видел, не находил себе места и корил себя за то, что согласился сюда приехать. Пообедал вместе с немногими паломниками хлебом и водой, подремал в нашем номере, готовясь к трудной ночи. Вечером ткнул в дверь трапезной и пошёл в церковь. В ней было пусто. Две монашки тихо мели длинный ковёр на дощатом полу и обернулись звук:

– Мсьё, служба начнётся в одиннадцать часов. И не здесь, а недалеко от храма, на поляне, к ней тропинка в снегу идёт.

– Как это?

– Вы всё увидите, – заулыбались монашки. – Это старинный альпийский обряд.