Быть русским - стр. 59
– Привыкнешь за двадцать семь лет. Почти всю Европу объездил, – проводник явно скучал. – Жизнь тут другая, непонятная. Вот, например, видите? За окнами поля, поля, а всё чисто, всё убрано. Когда они работают? Ни разу тракторов, ни комбайнов, ни машин не видел.
Поезд сбавил ход, проскрежетал на стрелке, плавно притормозил и остановился перед скучным одноэтажным вокзалом с надписью «Freiburg». По перрону неторопливо вышагивали люди, будто никогда в жизни не спешили и не опаздывали.
– Тут мы недолго стоим, двери открывать не полагается, – заметил проводник.
Я допил чай и попросил кипятка.
– Да ладно, какой кипяток! Пейте на здоровье! – он плеснул мне заварки, налил кипятка и протянул пакетик с сахаром.
За его спиной мелькнул в окне красный тупорылый электровоз, потянулись жёлтые вагончики местного поезда, поплыли громадные тёмнокирпичные коробки то ли фабрик, то ли складов, появился и исчез ряд тесно сжатых домиков и приземистая кирха, тяжело прогремел низко нависший мост, за ним взметнулся и опал холм, открылись поля с лесистыми опаханными островками, показалась нитка шоссе с разноцветными машинками. Сотни раз я колесил по Советскому Союзу, память пропиталась дорогами востока, запада, севера и юга. Всё тонуло в зазеркалье памяти и силой мысли возвращалось в сознание. Я шёл, ехал, плыл, летел, но оставался везде, где был. Пространство превращалось во время жизни. Теперь мимо текла река совсем чужой жизни. Второй раз она пересекла прежние границы, и меня понесло в невероятную даль.
В Базеле нужно было ждать, пока вагон прицепят к другому поезду – до Женевы. Под огромным стеклянным сводом сверкали на солнце два десятка пустых путей. Такой мне предстала Швейцария – чуть морозной и непостижимо тихой. Я двинулся в город мимо столиков кафе, стоявших вдоль перрона у стены. Кто-то, листая газету, в одиночестве пил кофе, кто-то потягивал пиво из крупных бокалов. На привокзальной площади трамвайные пути вели к двум государствам внутри одного города, на запад – во Францию, на север – в Германию. До границ можно было бы добраться пешком. Я обошёл несколько кварталов. Добротные, скучные жилые дома начала ХХ века уцелели от всех войн и революций. По тротуарам вперемежку шли по делам бюргеры и буржуа, одни говорили по-немецки, другие по-французски. Идеальная чистота была так непохожа на живописный сор парижских улиц. Где-то неподалёку протекал недоступный Рейн, о чём я вычитал из книжек. Сделав большой круг, я вернулся к поезду. Проводник поджидал меня у вагона:
– Прогулялись?
– Немного. Рядом с вокзалом как-то скучновато, а дальше идти не решился.
– Куда ж вам без документов. Отстанете от поезда, в полиции окажетесь, штраф заплатите немалый. Тут всё строго.
Остатки маминой еды были съедены на ужин, печенье на завтрак, на обед оставались два больших самодельных бутерброда с финской копчёной колбасой подозрительного вкуса и цвета. И к ним стакан бесплатного чая. Глаза победили желудок, я не чувствовал голода. За окнами лесистые склоны устремлялись в небо и проваливались в глубокие ущелья, вершины расходились, между ними медленно кружились озёра, играя с горизонтом. Сразу за Невшателем начались виноградники, после Лозанны ослепило разлившимся солнцем Женевское озеро. По берегу замелькали игрушечные домики, собирались в городские улочки и вновь рассыпались. Я следил за названиями: Морж, Этуа, Роль, Ньон, Версуа.