Быть Человеком - стр. 2

Егор энергично тряхнул головой. – Ну, господа капиталисты знают, что настоящее золото это мозги! В лихие девяностые заграница озолотилась! Дааа. – Облик Егора слегка потускнел, вероятно, от нахлынувших воспоминаний и речь потекла чуть медленнее. – А меня за кордоном никто не ждал, и двери не распахивал. Однако, предки мои нашли лазейку. Мировоззренческий и экономический кризис оказался им не под силу. Мне пришлось подчиниться. Чёрт бы побрал эту перестройку! Пожар, который никто не смог потушить. А ведь в начале он казался мне фейерверком в честь дня рождения свободы! – Егор шумно вздохнул и выразил взглядом нетерпеливое ожидание.

Максим опять замешкался с ответом. Необходимость предаваться воспоминаниям сейчас, когда мозг его требовал движения вперёд, казалась пыткой. Но тут в сознании его проступили знакомые образы: Утро. Он спешит в школу, за окном напрасно кричит соседский петух, который всегда просыпается самым последним, когда будить уже некого. На кухне звенит тарелками мама, а отец помогает ему завязать пионерский галстук.

Сердце сжала тоска. Максим любил отца. Идеалист и патриот, тот долгие годы верил, что и он, и его страна идут верной дорогой. Сначала был среди тех, кто строил то, что названо было социализмом, затем с горечью наблюдал, как бывшие его соратники разваливали построенное, и все последующие и последние годы своей жизни стыдился и того, и другого. Однако, по мнению Максима, отец был виноват лишь в том, что всегда переоценивал возможности людей. Огромным усилием воли он заставил себя заговорить.

– Люди идут то на Север, то на Юг и всегда с убеждением, что маршрут верный. Это такая игра, правила которой пишут сильные мира сего.

– Верно! Как ты верно сказал! – Воскликнул Егор, хлопнув тяжёлой пятернёй по столу так, что всё стоящее на нём подпрыгнуло. – Мы пешки на шахматной доске. Что мы можем?

– Можем не играть в эту игру. – Прервал его Максим. – Я более не хочу участвовать ни в каких коллективных проектах.

Егор посмотрел на него пристально, то ли пытаясь понять услышанное, то ли досказать то, что тот не желал говорить. Однако, задумчивость его была мимолётной. Взгляд выразил энтузиазм, и словесная река вновь набрала скорость. – Не все коллективные проекты плохи! Помнишь самодеятельность нашу? А, как футбол гоняли? А брюки клёш, и стрижки в стиле Beatles? Ещё скрип перьевых ручек на уроке русского языка и литературы? Что ты улыбаешься? Современные перья так не скрипят, я много их перепробовал. Всё как-то насыщеннее было в те времена, ярче: звуки – благозвучнее, краски – красочнее, друзья – дружнее, женщины – женственнее. Отчего? Неужели только потому, что мы моложе были? Или, быть может, мир выцвел? Как думаешь?

– Вероятно, и то, и другое. – Вялым голосом ответил Максим. Егор, раскрасневшийся от переполнявших его эмоций, продолжал.

– Итак, ты по-прежнему служишь Его Величеству Физике! Ну, и какие идеи беспокоят твою гениальную голову? Ты, я помню, был непримиримым критиком теории относительности?

Максим посмотрел на часы, испытывая слабую надежду, что намёк его будет понят.

– Ну, же! Какие новости, Макс! – Нетерпеливо повторил Егор.

– Прости, почти не спал сегодня. – Заговорил Максим, краснея. – Эйнштейн гений, однако, это не мешает быть с ним не согласным. Не во всём, конечно; но в части постулатов его я вижу много противоречий.