Буриданы. Европа - стр. 10

Идеи сыпались у Латиниста как из рукава, фантазии у него всегда было в избытке, словно в порядке компенсации за унизительную болезнь. Эрвин слушал и чувствовал, что глаза сами собой закрываются, крепкий ужин и армянский коньяк сделали свое дело. Кажется, он даже нечаянно зевнул, так как Латинист, бросив взгляд на часы, на полуслове прервал свой монолог и заковылял в кабинет, постелить гостю на диване.

Ночью Эрвин проснулся на какой-то шум. Он встал, взял костыли и вышел в коридор в одном белье и без протеза. За приоткрытой кухонной дверью горел свет – Латинист сидел, нагнувшись над столом, чуть ли не приложив ухо к радиоприемнику, наверно, пытался сквозь глушители уловить слабый металлический голос диктора. Он был так занят, что заметил Эрвина только тогда, когда тот сел на табуретку напротив него, вот тут он вздрогнул и поднял взгляд – и, как показалось Эрвину, в его карих глазах на секунду промелькнул самый что ни есть настоящий животный страх.

– Есть что-нибудь интересное? – спросил Эрвин, не подавая вида, что заметил испуг друга.

– Потрясающие новости! Хрущев по дороге на ассамблею ООН дал интервью журналу «Таймс», и знаешь, что он ляпнул? Что капиталисты могли бы, наконец, понять: социализм утвердился во многих странах, развивается успешнее, чем их строй, и скоро дойдет до Америки. Как тебе это нравится?

– Блефует.

– Ну да, ты это понимаешь, а американцы восприняли его болтовню всерьез, – усмехнулся Латинист. – Они так струхнули, что ограничили территориальную свободу Хрущева Манхеттеном. А вдруг начнется революция? Вот идиоты!

– А почему ты думаешь, что американцы должны быть умными? – спросил Эрвин в ответ.

Латинист потрясенно посмотрел на него, а потом признался, что да, его характеризует глупая привычка переоценивать других людей, да видно, и народы.

Сон прошел, и они еще долго сидели, обсуждая деколонизацию Африки, разделение Германии и вообще международное положение. Латинист рассказал, что политика разрядки провалилась (майор из первого поезда оказался прав), Хрущеву не удалось убедить Политбюро в ее целесообразности, и ему пришлось сделать поворот на сто восемьдесят градусов, чему весьма способствовали сами американцы своими глупыми разведывательными полетами над Советским Союзом. Таким образом, в ближайшее время ничего хорошего не ожидается, холодная война продолжится, и хорошо еще, если не перейдет в горячую. Эрвин был оптимистичнее, он полагал, что после такой бойни, как Вторая мировая, и, особенно, после Хиросимы, люди стали разумнее.

Уже светало, когда они снова легли.

Утром Латинист пошел читать лекции и оставил Эрвина одного.

– Кофе в термосе, творог и кефир в холодильнике, хлеб на столе, а если надумаешь выйти погулять, ключ висит в прихожей на крючке, – стал он перед уходом давать указания. – Сам я приду поздно, у меня долгий рабочий день, сперва в университете, потом в мединституте. Этим я одновременно и за преподавателя, и за учебное пособие. Не скучай, читай, развлекай Ванду, если она придет жарить тебе котлеты, завтра я свободен, тогда предпримем что-то вместе. У меня тут один знакомый, хорошо зарабатывающий советский писатель, кстати, как ни странно, честный малый, у него моторная лодка, позвоню ему, может покатает нас по Дону.