Буриданы. Алекс и Марта - стр. 19

Едва произнеся эту фразу, София почувствовала, что краснеет. Когда она научится, что можно говорить, а чего нельзя? Герман ведь не может кататься, и ему неприятно, когда кто-то затрагивает эту тему.

– Ничего, скоро дни станут длиннее, – ответил Герман словами мамы.

– Но тогда растает лед! – засмеялась София.

Показался следующий трамвай, на сей раз двадцать девятый, но битком набитый.

– Сделай пару шагов, чтобы водитель увидел, что ты хромаешь, тогда он откроет переднюю дверь.

– Знаю-знаю, – проворчал Герман.

Они влезли-таки через переднюю дверь в вагон и стали за спиной водителя. Поездка была длинной и скучной, в трамвае воняло луком, какой-то пьяный постоянно требовал, чтобы его выпустили в Петровско-Разумовском, хотя трамвай как раз оттуда и ехал.

– Как ты думаешь, Брусилову поставят памятник, когда война закончится? – спросил Герман.

– Не знаю. А ты как думаешь?

– Я думаю, поставят, Скобелеву же поставили. Может только, не сразу, а после смерти.

– Ужасно, что для того, чтобы тебе поставили памятник, надо сначала умереть! – засмеялась София.

– Еще хуже, если бы их ставили при жизни. Можешь вообразить, гуляешь по городу и видишь – вот одна София Буридан из гранита, вот другая из бронзы…

– Лучше тогда уж из мрамора, – сказала София. – А ты хотел бы, чтобы тебе после смерти поставили памятник?

Герман немного подумал.

– Я бы с большим удовольствием сам поставил бы его кому-нибудь. И не на коне, а на верблюде. С конем столько памятников, а с верблюдом – ни одного!

На Маросейке они вышли и разошлись. Подходя к школе, София уже издалека увидела, что что-то не так. Двор был полон девочек, на крыльце стояла директриса и говорила. У нее изо рта тоже шел пар.

София разыскала в толпе Лилю Щапову.

– Лиля, что происходит?

– Уроки отменяются. В Петрограде революция.

Лиля была красивая и спокойная, она напоминала Софии скульптуру из книги по истории искусств. Каждым летом она ездила в Ниццу и уже целовалась. «Я думаю, скоро я лишусь чести», – призналась она недавно Софии. София не совсем понимала, что это значит, но все-таки ей было ужасно жаль Лилю.

– Отец говорит, что это плохо кончится, – сказала Лиля. – Он говорит, Россия без царя не может. Будет разруха, голодные бунты, пугачевщина. Вот увидишь, сказал он маме, завод придется закрыть. Мама заплакала. Только, по-моему, они слишком волнуются. Ведь другие люди трудятся, почему мы не можем? Кем ты пойдешь работать, если твоему отцу придется закрыть магазин?

– Не знаю.

– Я пойду почтальоном. Мне так нравится гулять по утренней Москве.

Вдруг перед ними возникла мадемуазель Маршан.

– Ecoutez-moi, Sophie et Lilya! Il-y-a un revolution dans la Saint-Petersbourg. Maintenant la Russie est libre comme la France! Cést la republique[1]!

Мадемуазель Маршан совсем не знала русского, на ее уроках все должны были говорить по-французски.

– Pourquoi, mademoiselle Marchand, vous aimez la republique mieux que la monarchie? – спросила Лиля.

– Parce que tout les citoyens de republique sont libre! Les Russes, Les Allemandes, Les Juives – tout le monde! Sophie, tu n´es oubliez pas la devise de la Grande Revolution Francaise?

– Bien sur que non! Liberte, egalite, fraternite!

– Tres bien![2]

Мадемуазель Маршан, оживленная и счастливая, пропала в толпе девочек. Она была такая же маленькая, как ученицы. Директриса отвернулась и вошла в здание школы. Все стали расходиться.