Бульвар - стр. 7
ЛЮСЬКА. А вот что́, скажи, тебе приспичило на этом месте играть, а? Здесь что – бабы лучше ловятся? Бабий клев тут, что ль, какой особенный?
КЕША. Сюда утром придет Лялька. Буду ждать ее. (Играет.)
ЛЮСЬКА. Эх, дурак ты, дурак. Даже жалко тебя. Вроде и парень-то неплохой. (Обращается к памятнику.) Ну вот почему, я спрашиваю: как хороший – так никчемный? А как кчемный… (Пожимает плечами.) Почему так, а? Молчишь, каменная голова? Ты все слышишь, я знаю, все видишь, да сказать не можешь… Все уже сказал…
Справа вбегают трусцой Полнокреслов и Гиацинт; продолжают бег на месте. Кеша прерывает игру.
ПОЛНОКРЕСЛОВ(говорит через блютуз-гарнитуру телефона). Алло, алло, слышу хорошо… Ни в коем случае!.. Нет, я люблю классику: сукно для покера может быть только зеленым. Нет, в моем казино красное неуместно… Что с того, что на острове? Стиль, дорогуша, он и на острове – стиль. Да, даже на Хуана́хуа!..
Кеша опять играет.
Одну минуту, мне мешают. (Показывает Гиацинту на Кешу.)
ГИАЦИНТ(Кеше). Заткнись, парень.
Кеша продолжает играть. Гиацинт отбирает у него саксофон и засовывает в урну; Кеша тянется к урне.
Парень, еще движение, и я туда же засуну твою голову!
ЛЮСЬКА(бросается между Гиацинтом и Кешей). А ну не трожь ребенка, нечисть!
Свет мигает. Гиацинт замахивается на Люську, но застывает в ужасе, заметив, что статуя шевелится.
ПОЛНОКРЕСЛОВ. Алло, да, теперь слышно. Я говорю, даже на Хуана́хуа у нас все должно быть безупречно, то есть – уместно. Я бы сказал, особенно – на Хуана́хуа.
ГИАЦИНТ(лепечет). Хозяин, у нас график, вам через два часа в аэропорт…
ПОЛНОКРЕСЛОВ(убегая). Остальное при встрече. Завтра буду на Хуана́хуа.
Полнокреслов и Гиацинт убегают влево.
ЛЮСЬКА. Ох-х! Думала, уже пришибет, а он испугался… Я что, такая страшная?
КЕША. Я потрясен: вы меня защитили.
ЛЮСЬКА. Может, хоть за это поспать мне дашь?
КЕША. Все, ухожу!
Кеша вынимает саксофон из урны и уходит. Люська допивает свою бутылку до дна.
ЛЮСЬКА(пьяная вдрызг, ощупывает себя). Цела вроде… Мускулов-то, мускулов – палатка арбузная в пиджаке. И чего бы это он струхнул так, сволочь потная, гад протухлый? А ведь такая мерзость – в рожу плюнуть, и то противно… Нечисть – одно слово… (Замечает у себя в руке картонную втулку.) А-а! Трубочка! Трубочка от нечисти! Сработала трубочка-то! Ай да тещенька у мальчика Кеши! Ай да Алена Дмитриевна! От лютой смерти оберегла! (Прижав втулку к груди, возводит глаза к небу и замечает, что с памятником творится неладное.) Ой!.. (Памятнику.) Ты что ж там делаешь-то, милый? Смотри-ка, разметался как! На волю рвешься, да? А камень проклятый не пускает! Как же мне помочь тебе, горемыке? От стула каменного не оторвать мне тебя, нет. Ты успокойся, передохни и – с новой силой, может, и оторвешься, чем черт… А я с тобой поговорю пока. Как зовут-то тебя?.. А, ну да, что это я, сдурела? Николай Василич, а Николай Василич!.. А может, ты имя свое позабыл, целыми днями на нас глядючи: зрелище-то – так себе, могло и память отшибить… Нет, не может такого быть, чтоб человек позабыл, как его мамочка звала. Как тебя мамочка звала? Василичем-то вряд ли могла… Коля? Николенька? Никоша?.. Вставай со стульчика, Никоша, голубчик, вставай!
Статуя (Никоша) встает с каменного кресла, слезает с пьедестала и чуть не падает в объятия Люськи.