Булгаков и княгиня - стр. 36
– Ну, если так…– меня никак не устраивало перерастание задушевной беседы в принципиальный спор философско-религиозного разлива с признаками мистики. А ведь от идеологической дискуссии до скандала всего лишь один шаг. Тут уж никак не обойтись без ругани и поливания друг друга соусом из-под салата «Оливье».
– Вот именно так! – словно бы подтвердил мои слова Перчаткин. – Что до меня, то я литературу без этого не мыслю. Если коллегиально, то есть всем литературным сообществом решили, кому, как и зачем следует писать, так уж изволь этой установке соответствовать. А иначе спрашивается, за что боролись? Так неужто зря?
Перчаткин грозно глянул по сторонам, как бы намереваясь припечатать к позорному столбу любого, кто попытается ему перечить. И припечатает, и в чёрный список занесёт! Однако захотелось несколько смягчить его воинственный пыл, и я осторожно выразил сомнение в действенности большевистских методов в литературе:
– А помните, как у Олеши: «В искусстве нет той площади, на которой можно взять Зимний!»
– Не говорите мне про этого гражданина.
– Это как? – я был изрядно удивлён. Правду сказать, даже оскорблён столь нелицеприятным отношением к этому писателю.
– Да вот так уж! Не люблю его. Чуждый он элемент в нашем пишущем сообществе.
– Но почему?
– А потому! Мы тут из сил выбиваемся, каждый год выдаём на гора роман, а то и по два. Ну а он что?
– Что?
– А ему всё трын-трава! Он, видишь ли, пишет в день по строчке, да и то слишком много ему кажется.
– Но если писатель требователен к качеству своего труда…
– А жить на что? – возразил Перчаткин. – Литературных премий до чёрта развелось, но ведь на всю нашу братию этого не хватит! – в словах плодовитого рецензента сквозила тщательно скрываемая зависть и явно наблюдалось ничем не сдерживаемое озлобление.
– Если не нравится Олеша, тогда подскажите, как писать.
– Ну, это же просто, – оживился рецензент. – Сразу чувствуется, что в Литинститутах не учились. Так вот, перво-наперво следует разбить пространство рукописи на несколько частей. Первую называете завязкой, вторую кульминацией, а третья… – тут он замешкался. – Тьфу чёрт, слово подзабыл. Словом, в третьей весовой части всё всем должно быть ясно. Добавьте к этому знание грамматики, и успех у публики вам обеспечен.
– Мне кажется, рецепт ваш изрядно устарел, – осмелился возразить я. – Мой скромный опыт блужданий по редакциям подсказывает совсем другое. Возьмите для примера последний роман, который выдвинули на национальную премию. Что мы там видим? Обругать прежнюю власть, добавив несколько матерных словечек и сомнительного содержания метафор – вот ныне слагаемые литературного успеха!
– Ну и что вам стоит?..
– Но я так не могу! – прокричал я, на мгновение забыв, где мы находимся.
– Странный вы человек, – молвил Перчаткин, налегая на закуску. – Кстати, жюльен очень даже ничего. Так вот, я и говорю… то вам успех всенародный подавай, то начинаете целку из себя изображать. Не надоело так корячиться?
– Мне нашу литературу жаль!
– Да бросьте вы! – рассмеялся рецензент, утирая рот салфеткой. – Кому нынче нужна эта ваша… как её… литература? Требуется ходовой товар, и тут сметливому человеку полное раздолье, надо лишь руку как следует набить. Тут уж ничего не поделаешь, поскольку слаб человек, а кушать хочется… – с этими словами Перчаткин потянулся к водке.