Булавинские хроники. Жизнь в удивительной деревне - стр. 11
В глазах деревенской публики мой отец был победителем и приобрел необычайный авторитет. Несмотря на первоначальную историю с вьюшкой, его стали считать не бестолковым москвичом, а очень даже крутым мужиком, способным на весьма серьезные свершения.
Но дело было в том, что к булавинскому дому уже приближалась новая угроза.
О том, как сожгли печку
В 1977 году я окончила школу, поступила в Московский университет на физфак и быстро прониклась там прелестями студенческой жизни. Я решила привезти новообретенных студенческих приятелей на Рогдай в булавинский дом на зимние каникулы, чтобы показать им экзотику дальней безлюдной деревни.
Предложение было принято с восторгом. Родители, как ни странно, тоже разрешили. И вот толпа человек в десять-двенадцать охламонов, жизни не знающих, опыта не имеющих и вообще полных балбесов, отправилась в путешествие.
Мы были загружены провизией, теплой одеждой, лыжами, поскольку добраться до дома можно было только перейдя замерзшее озеро на лыжах от ближайшей автобусной остановки в деревне Подорожье. Деревня эта находилась на противоположном берегу примерно в четырех километрах через лес от Криново; в целом от нашего дома до нее было порядка шести километров. За время житья в Булавино мы поняли уже, что водный путь через озеро самый короткий, и полностью осознали важность водных артерий для развития русской цивилизации в глухих лесах.
Наше явление было большим событием для занесенной сугробами до самых окон деревушки. Все местные повыскакивали на крыльцо, радостно приветствовали нас и предлагали молока (те, у кого были коровы, конечно). То ли еще будет: они и не подозревали, какое грандиозное развлечение было им уготовано по поводу нашего прибытия!
Мы забрались в дом, затопили печки, разобрали вещи. Быстро выяснилось, что плохо утепленный потолок (который положили на место только этим летом) в первой комнате практически не держит тепло, и там все время не больше пяти-шести градусов, несмотря на большую русскую печку.
Но мы вовсе не опечалились, потому что во второй комнате, где стояла печка-голландка, было вполне тепло. Как натопишь – так до двадцати пяти градусов, а к утру остывало до семнадцати-восемнадцати, что тоже вполне терпимо.
И мы решили в задней комнате устроить общую спальню, сдвинув кровати так, чтобы девочкам спать в одной куче, а мальчикам в другой, и было тепло. А готовить, мыть посуду и развлекаться решили в первой комнате – той, что с русской печкой.
Установили дежурство по стряпне и мытью посуды, стали ходить на лыжах по окрестным лесам, брать у бабок парное молоко, а по вечерам петь под гитару и танцевать под магнитофон. В общем, началась вполне студенческо-походная жизнь. Все были очень довольны.
Поскольку в первой комнате со щелястым потолком жарко не становилось никак, русскую печку многие видели впервые, а топить ее всем очень нравилось и дров хватало (от старых хозяев остался запас), мы топили ее практически круглосуточно. Кроме того, было очень романтично сидеть перед ней, как перед камином, смотреть на огонь и играть на гитаре. Так мы и делали, совершенно никакой опасности не чуяли.
Но вот день на третий-четвертый стали замечать, что в комнате все время попахивает дымом, и дым этот становится все гуще и гуще. К вечеру уже даже глаза слезились, стало плохо видно. Откуда дым шел – неясно.