Бубыри (сборник) - стр. 30
Прямо по курсу сквозь низкие серые облака проглядывал одинокий флагшток трубы с черным полотнищем развивающегося дыма – Мечигмен.
Машина натружено вползла на крутой берег и въехала в поселок. За окном поплыли серо-желтые, серо-розовые и серо-голубые стены домов.
«Урал» остановился. Пассажиры полезли наружу. Я покинул машину последним.
На остановке собралась толпа встречающих. Чувствовалось, что приход этого транспортного средства был таким же событием, как и появление корабля у далекого острова. Местные жители расходились по домам, поглядывая на меня – единственного незнакомца. Увели и чукчу, поющего свою последнюю арию. Дверь автобуса захлопнулась, и машина, обдав меня дизельным выхлопом, скрылась. Я со своими вещами остался один у огромной лужи, рябой от мелкого дождя. В стороне стояла группа подростков.
Я направился к ним – узнать, где живет рыбинспектор, тот самый единственный человек, к которому у меня была рекомендация.
– А его в поселке нет, – отозвался мечигменский паренек. – Уже как неделю.
У меня похолодело в груди – исчезала последняя надежда где-нибудь приткнуться на Чукотке.
– И что, дома никого нет? – спросил я пацана.
– Может, сын дома. Вы сходите, посмотрите. Тут недалеко, за углом – он в доме с моржом живет. Его сразу увидите.
Я взял свои вещи и пошел к моржу.
Поселок при пешем осмотре в такую погоду производил еще более тягостное впечатление, чем из окна автобуса. Двухэтажные блочные здания, которыми была заполнена центральная улица, стояли на бетонных сваях – дань вечной мерзлоте. Под строениями темнели лужи, и в них плавали пустые пластиковые бутылки, а там, где луж не было, сидели и лежали огромные чукотские лайки. Собаки еще не вылиняли с зимы и от этого казались толстыми как чау-чау. Но, в отличие от своих холеных городских прототипов, лайки были невероятно грязными.
Наконец я добрался до дома, на серо-розовом фасаде которого был действительно нарисован огромный морж.
В подъезде в нос шибанул сладковатый запах ворвани. По невероятно грязной лестнице я поднялся на второй этаж. У двери вместо половика лежал здоровенный пес. Завидев чужака, он испуганно бросился на улицу. Я нажал на кнопку звонка. Безрезультатно. Я постучал. За дверью было по-прежнему тихо. Я постучал еще раз.
Дверь открылась. На пороге стоял высокий подросток с перевязанной рукой и в затемненных очках.
– Владимир Михайлович дома? – спросил я, хотя заранее знал ответ.
– Нет. Батя в Анадыре.
– А когда будет? – спросил я.
– Да неизвестно. Связи с Анадырем нет. А вы кто?
– Да я гусей изучать приехал. Мне в Москве адрес ваш дали. Разместиться у вас в доме можно? – наконец спросил я, с тайным подозрением, что сейчас этот ребенок даст мне естественный, по столичным понятием, ответ: «Принять без бати не могу, вот когда батя приедет (забегая вперед скажу, что он прибыл через неделю), тогда и приходите».
Но вместо этого тинэйджер сказал:
– Проходите. Размещайтесь.
У меня отлегло от сердца.
Двухкомнатная квартира представляла собой становище охотников или рыболовов, с комфортом гораздо большим, чем мне приходилось видеть на настоящих охотбазах, но с гораздо меньшим, чем в настоящей квартире. Хотя казалось, здесь было всё необходимое: туалет, ванная, кухня, комнаты, кладовая, балкон, приличная мебель, ковры, телевизор с видеомагнитофоном, но этот городской уют полностью растворялся в страшном беспорядке, доказывающем, что в этом доме давно не было женщины. Постоянной женщины.