Бубновые тузы - стр. 43

Кадет Шепелёв встал и отошёл к окну. Прижался лбом к ледяному стеклу, словно хотел остудить воспалённый злобой и жаром мозг, тупо глядел на заснеженный плац.

Там суетился профос Михей (дворник тож!) – сгребал недавно выпавший пухлый снег, швырял его в широкие розвальни, на подстеленное рядно – нанесенный за зиму снег уже не умещался во дворе и теперь дворникам приходилось вывозить его со двора на Неву. Гнедая лошадь, не обращая внимания на его старания, шевелила челюстью в замурзанной и потертой торбе, подбирала овес, полудремотно прикрывала глаза.

Скорее бы уже весна, – обречённо подумал Грегори, дыша на замороженное стекло. Снег тяготил. Надоело таскать на себе гору одежды, словно капуста, в несколько слоёв. Хотелось жары, бликов на невской глади.

Хотелось каникул.

– Грегори, – позвал откуда-то из-за спины Глеб и умолк. Должно быть, тоже газету прочёл, – понял Грегори и болезненно скривился. Сейчас опять на пару с Власом начнут рассказывать о благородных господах, которые хотели дать мужикам волю.

Дураков и жизнь не учит.

Но друзья молчали.

После памятной дуэли на берегу залива (слава богу, все сошло с рук, и кровяные пятна на рубашках удалось скрыть от профоса, и большинство народа в корпусе об их дуэли ни сном ни духом), после того, как побратались, мальчишки избегали упоминать о мятеже четырнадцатого декабря. А только вот – избегай, не избегая, а куда денешься?!

Грегори даже не обернулся.

На душе было тоскливо.

От всего.

И от новостей, и от воспоминаний о прошедшем лете – Маруськины ладони на плечах ощущались так, словно она стояла рядом.

Дверь за спиной, чуть скрипнула, отворилась, и все трое обернулись разом – тем более, что в спальне, кроме них, и не было никого.

В приотворенную дверь просунул голову незнакомый кадет-первогодок, весело обвел всех троих друзей взглядом, словно и не замечая угрюмых лиц.

– Кадет Влас Смолятин есть?! – спросил он, остановившись, впрочем, взглядом на Невзоровиче.

– Найдется, – буркнул Влас сумрачно. Кое-как разглаженная газета лежала перед ним на столе – точно, читал! Кадет перевел взгляд на помора, несколько мгновений недоверчиво изучал его взглядом, потом сказал, наконец, облизнув ярко-красные обветренные губы:

– Спрашивают тебя. Там, в холле…

– Кто ещё?! – недовольно бросил помор. Кадет в ответ только пожал плечами – откуда, мол, мне знать? Спрашивают, и ладно.

Спрашивать Власа было некому. Единственный человек в Петербурге, который мог прийти в корпус по его душу, сидел под стражей в Зимнем дворце.

«Впрочем , нет, – тут же поправил себя Грегори. – Есть же ещё Иевлевы».

Хотя, если б помора искали Иевлевы, то они нашли бы сначала своего сына, а уж потом послали его за Власом.

Влас, должно быть, рассудил так же, и, нахлобучив до самых ушей фуражку, нехотя поднялся с места.

Глянул на друзей.

– Пойдем со мной, а?

Пойдем, – молча согласился Грегори, оттолкнувшись ладонями от широкого заледенелого подоконника.

Пойдем, – так же молча ответил Глеб, снимая с гвоздя фуражку.

Помора, однако же, ждал отнюдь не кто-то из Иевлевых.

Невысокий коренастый (про таких вот и говорят «поперек себя шире») широкоплечий морской офицер в шинели нараспашку. И лицом удивительно похожий на Власа и Аникея, которого Глеб и Грегори пару раз видели за прошедший год – то же курносое круглое лицо с россыпью крупных, но едва заметных веснушек, те же серые с рыжинкой глаза, выпуклые и внимательные.