Бронзовый ангел над океаном - стр. 38
–Сестры…– выдохнула Натка, снова касаясь золотых букв. Она подумала вдруг, что сейчас сидит у алтаря, и святые ее – погибшие девочки… Сестры… Ангелы… Только святые эти не просят ни молитв, ни подношений, ни преклонения коленей – они просят лишь одного – чтобы она, Натка Соловей, всегда была достойна прийти в их храм, коснуться серебряных лепестков их огненной розы, читать их святые имена… Она думала о том, что только что сама для себя придумала самую правильную и самую честную религию, с честными и такими красивыми святыми… с ангелами…
Натка вздохнула, еще раз коснулась холодного мрамора, горячих лепестков серебряной розы и шелковых и нежных, красных гвоздичек и встала в полный рост.
–Сестры… – шепнула она. – я не предам вас… Никогда… Обещаю…
И Натка, стремительно повернувшись, вышла из музея…
И только эхо ее каблучков еще несколько мгновений отражалось от холодного мрамора Черной двери, заставив всколыхнуться язычок пламени в серебряном цветке…
…День шел своим чередом. Натка подгадала, чтобы пообедать вместе с девочками, за полдня она успела соскучиться по ним.
Она сидела за столом, подперев голову рукой, и любовалась своими подругами, сердце ее наполняло тепло.
А Машка опять устроила цирк.
Натянув на голову салфетку наподобие платочка, она противным блеющим голосом начала распекать Лику за то, что та плохо ест:
–Ой, внученька, совсем взбледнула ты что-то, кушать надо больше, сил набираться, чтобы не падать больше на полосе, не ронять в грязь автомат, чтобы бабушке не пришлось потом на карачках, аки свинье, ползать и доставать его оттуда. А ты что, голуба, думаешь – пензия у бабушки такая, чтоб каждый раз юбки новые покупать, да туфли менять, грязью изгвазданные? Ты что это, ясочка моя, кушай давай, кушай, моя яхонтовая, поправляйся, будешь жииирной, тооолстой, в грязи тонуть не бууудешь… – и Машка, набрав в ложку гречневую кашу с огромной горкой, попыталась поднести ее к Ликиному рту.
–Машка! – Светка отвесила подзатыльник «бабушке». – Дай поесть спокойно, от смеха в горло не лезет ничего!
–Светлана! – вмиг сменив личину, Машка загундосила в нос, усуконив физиономию до предела. – Я из вас эту дурь вышибу! Развели тут бабский политес! Потрудитесь проявить хоть толику уважения к возрасту! Проявите, закрепите и зазерните!
Тут уж грохнули все, мгновенно узнав Валеника в Машкиной клоунаде.
Натка смеялась до слез, с любовью глядя на представление Машки, догадываясь, что именно для нее сейчас кривляется эта красноволосая оторва, и от этого ей становилось еще теплее.
–Соловей! – вперив в Натку свои глазищи, вдруг опять сменила тон и голос Машка. – Ты почему развалилась, как площадная девка? – и все опять грохнули, узнав Викторию Никоновну, преподавателя по сценическому движению и сценической речи. – Ну, кто так изображает радость, Соловей? Что это, бог ты мой? Вялые руки, никакая спина! Фу, Соловей, фу и фу! Не вееерююю!!! Соловей, немедленно покажите мне необъятное, всепоглащающее, вселенское, дистиллированное и рафинированное счастье, немедленно! Слышите, не-мед-лен-но! Иначе, Соловей, я с прискорбием вынуждена буду отправить вас на кросс! И тогда, пробежав законные свои шесть километров, вы поймете, что значит… – Машка осеклась и торопливо стянула с головы салфетку. – Здрасьте, Анна! – сказала она и, как ни в чем не бывало, начала с серьезной миной есть котлету.