Бриг «Артемида» - стр. 30
– На ней можно заниматься, как на правдашном корабле! Даже на реи лазать! Вот окажешься в Корпусе – сам все увидишь…
Гриша не был уверен до конца, что когда-то окажется в Морском корпусе. Казалось это очень уж несбыточным. А если и „сбыточным“, то в каком-то далеком будущем. Но все же от ожиданий сладко и боязливо сжималось сердце…
Митя стал между делом учить Гришу французской речи (которую, правда, сам знал „пока что не так уж“). За неделю много не выучишь, но все же три десятка слов и несколько простых фраз Гриша затвердил.
– Французы – хорошая нация. Только одно непонятно: чего они на нас, на русских, то и дело зубы точат? – подосадовал однажды Митя.
– Ну дак ведь не все они, а ихние императоры, – заступился за французскую нацию Гриша. – Что поделаешь, раз такие дураки…
Митя дурашливо округлил карие блестящие глаза:
– Тс-с… Про императоров так не говорят.
Гриша так же дурашливо испугался:
– Я больше не буду… Но ведь я же не про нашего, а про тех… А новый их Наполеон даже и не настоящий какой-то… – Это Гриша вспомнил офицерские разговоры в кают-компании. Там говорили, что наш царь не признал полных прав Наполеона Третьего на французский престол. То есть, с одной стороны, как бы и признал, но не полностью. И это, мол, одна из причин нынешней войны…
Впрочем, Гришу не сильно заботили дела нынешнего Наполеона (да и нашего царя – тоже). Главным ощущением Гришиной жизни было сейчас то, что он называл про себя двумя словами: „Дыхание океана“.
Когда Гриша забирался на марс, он видел синеву и волны с гребешками – иногда крупные, иногда не очень. А под этими волнами, под взъерошенной морской поверхностью, ощущались почти незаметные, очень пологие, но в то же время громадные, длиною в полверсты, неспешные валы. Этакие подымания и опускания океанской массы. Океан дышал. Дышал в любую погоду – даже если день стоял совсем безоблачный и ветер был ничуть не сильный, а так, ветерок…
Впрочем, „Артемиде“ везло в этом пути. Дуло хорошо и ровно, без переходов к шторму. В основном с зюйд-оста. Бриг резво спускался к южным широтам, над океаном стояло уже настоящее лето. Порою ветер делался таким, будто дохнуло из печки. Правда, вскоре потоки воздуха снова становились прохладными – но ничуть не зябкими. Они – когда Гриша был на марсе – дергали его широкую рубаху, трепали отросшие локоны, шумели в ушах и вокруг головы.
Иногда вокруг брига летали крупные белые чайки с черными головами. Порой они останавливались в струях ветра и неподвижно повисали почти рядом с Гришей. Будто хотели что-то сказать, но не умели. Гриша удивлялся: откуда здесь птицы, если поблизости нет никакой земли? Но спросить об этом кого-нибудь не решался: словно этот вопрос как-то мог повредить чайкам…
Свободного времени у Гриши было много. Это несмотря на то, что и матросам помогал, и с Петром Афанасьевичем иногда занимался письмом и счетом, и книжки, взятые у доктора, читал (например, про доблестного рыцаря Иванхое, писателя Уолтера Скотта), и с Митей вел долгие игры в шахматы, которые нашлись в кают-компании. (Сперва Митя его расщелкивал за несколько ходов, но скоро Гриша поднаторел в шахматных хитростях.)
Николай Константинович Гарцунов теперь не часто обращал внимание на Гришу. Может, считал, что пусть мальчик привыкает к самостоятельности, и долгими разговорами не докучал. Правда, однажды позвал к себе в каюту, спросил: