Бремя идолов - стр. 19
Сорокин попросил вызвать какого-то Корытина и, пропустив гостя вперед, вошел в кабинет, просторную, очень светлую комнату, обставленную не без канцелярских излишеств. Открыв массивный сейф, он достал из него три пачки крупных купюр и протянул гостю.
– Здесь двадцать пять тысяч.
– Спасибо. – Дронго положил их во внутренний карман пиджака. Он никогда не считал деньги.
Главный редактор, как бы забыв тут же о денежном вопросе, спросил:
– Вызывать людей сюда или хотите беседовать наедине?
– Только в вашем присутствии. Иначе они решат, что я следователь прокуратуры, и вообще не захотят ничего рассказывать. А еще лучше – вызовите кого-нибудь из заместителей и поручите меня его заботам.
– Я уже вызвал, – кивнул Сорокин. – Корытин Савелий Александрович, наш ответственный секретарь, неплохо знал Звонарева. Он, собственно, и привел его к нам. Если захотите, сначала побеседуете с ним, а уже потом с теми журналистами, которые вас заинтересуют. Он как раз один из тех двух журналистов, чьи фамилии я вам вчера отметил.
– У погибшего были друзья в редакции?
– Мы все были его друзьями. Но особенно близко он дружил с Олегом Точкиным.
– Это который пишет на криминальные темы?
– Вы неплохо знаете наших сотрудников, – удивился Сорокин.
– Иногда читаю их статьи, – признался Дронго. – Да, по-моему, «Московский фаталист» читает вся Москва.
– Раньше у нас был огромный тираж, – признался Сорокин, – сейчас он немного упал. Но это общий спад, и мы тут ничего не можем сделать. Хотя пока неплохо держимся.
– Разрешите, – в кабинет вошел человек лет сорока в больших роговых очках. Редкие волосы тщательно маскировали уже весьма заметную лысину. Одетый в темно-синюю рубашку в клетку и серые брюки, он больше был похож на банковского клерка или бухгалтера, чем на журналиста.
– Входи, входи, – пригласил его Сорокин. – Вот, Савелий Александрович, это журналист из английской радиокомпании. Мистер… – он замялся, вспомнив, что не согласовал фамилию с ее «обладателем».
– Дино Корти, – нашелся Дронго, назвав первую пришедшую ему на ум итальянскую фамилию. В Европе ему часто говорили, что он похож на итальянца, а в гостиницах или в ресторанах, где он оставлял чаевые, его обычно благодарили по-итальянски.
– Господин Корти живет в Италии, – начал Сорокин, – он хочет встретиться и поговорить с нашими ребятами насчет погибшего Славы Звонарева. Они собираются делать о нем репортаж.
– У нас же никто не говорит по-итальянски, – удивился Корытин, – если по-английски, то тогда – да.
– Я говорю по-русски, – улыбнулся Дронго, изобразив мягкий акцент.
– Тогда проблем нет, – кивнул Корытин, – идемте ко мне, мы все обсудим.
Дронго поднялся, кивая на прощание Сорокину. В отличие от кабинета Главного, где царил полный порядок и присутствовал некий шарм, небольшой кабинет «рабочей лошади» редакции являл собой пример полного творческого беспорядка.
– Садитесь, – и хозяин показал гостю на один из трех стульев, свободных от бумаг и подшивок. Дронго сел, с любопытством оглядываясь.
– Вы работаете в России? – спросил его хозяин кабинета.
– В последнее время да, – кивнул Дронго.
– А вы хорошо говорите по-русски, – заметил Корытин. – Что вас интересует конкретно? Хотите сделать материал о несладкой жизни российских журналистов?
– Нет. Мне интересен факт смерти одного Звонарева. Как он погиб, почему… О чем он писал, что думал, с кем общался. Мне нужно знать все о его жизни, не только о смерти.