Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг. - стр. 83
Вечером был я в маскараде, где ужасная была толпа. Приятно было смотреть на ангельского нашего государя. Так как мне прислали также билет в Эрмитаж, где был ужин, то и там я был. Театр, где ужинали, был чудесно убран и походил на некое волшебство. В тех залах только и спасения было, что танцевать польский, который обходил вокруг всего дворца по всем комнатам. Государь очень милостиво мне поклонился. Пожалованы три Аннинские ленты генералам инженерным. Князь Николай Долгоруков пожалован в должность гофмейстера. Из Парижа приехал Погенполь. Он мне сказывал, что там поручился в 6000 франков за Корсакову, без которых она не могла и ехать. Не получая денег, банкир выслал на нее вексель, но и тот возвратился протестован, и теперь с Погенполя требуют заплаты. Ему это очень прискорбно.
По Вене я знаю, что ни за кого не надобно быть поручителем; я сам был раз в дураках, а покойный князь Александр Борисович [Куракин] заплатил с лишком 100 тысяч гульденов, потому что меня не послушал и не умел отказывать. Ужасно, как после бесился, но делать было нечего. Я чаю, и умер, не получив всех своих денег в возврат.
Александр. Москва, 2 января 1822 года
Вчера встаю и нахожу в зале множество почтамтских чиновников, ожидавших, чтобы я проснулся. На свой счет взять я это не мог; но я им сказал, что тебе напишу и тебе очень будет приятно узнать, что в отсутствие твое относят они любовь свою ко мне.
Между разговоров является вдруг Рушковский, которого впервые вижу с орденской лентой через плечо. Долго разговор был всеобщий; после отвел он меня в гостиную. «Мне надобно спросить у вас совета; я в затруднении». – «Что такое?» – «Вам известно, что, поскольку выбор моего помощника был предоставлен мне, и зная на этот счет мнение вашего брата, я объявил г-ну Трескину, что он будет моим заместителем». – «И вы очень правильно поступили». – «Да, но послушайте: вчера вечером г-н Рунич, который служит в Сенате, является ко мне и просит того же места, прибавляя, что мне надобно только написать записку князю, что он предупрежден и что мое представление будет одобрено… Что же мне делать?» – «Я удивляюсь, что вы меня о сем спрашиваете. Ваше слово должно быть неотменимо, кажется; поместить другого – значит, дать пощечину г-ну Трескину, прогнать его с почты, ослабить усердие всех служащих почты. Как можете вы делать соперником бездельника, каков Рунич, служащий в другом месте, для г-на Трескина, который 29 лет экспедитор, 16 лет коллежский советник и через чьи руки, вы сами говорите, прошли 4000 миллионов?» – «Правда, но как же князь?» – «Прежде всего, князь ничего вам не писал; можно какие угодно слова ему присвоить, а бывают и общие слова, кои принимают за согласие и истолковывают в свою пользу; впрочем, князь слишком справедлив (ежели допустить, что он обещал г-ну Руничу), чтобы не отдать предпочтения Трескину, в особенности когда узнает, что вы дали слово». – «Да ведь тогда все Руничи будут против меня». – «Лучше это, чем иметь против себя всю почту и плохо исполнять императорскую службу. Можете быть совершенно уверены, что, если вы сделаете такой афронт почтенному Трескину, все уйдут. Какая для других перспектива? Служить 30 лет и после быть помещенным под начало какого-нибудь молокососа. Поставьте себя на место Трескина».