Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг. - стр. 34
Ты говоришь, что многое говорят у вас, а не пишешь, что именно. Кто об нас представлял, коллегия ли, князь Чарторыжский или наши министры? Лучше бы, вместо чина, хорошее жалованье.
Я получил вдруг два письма от батюшки; он, кажется, намекает, что и моя очередь придет ехать в Москву, тогда в Вене погощу у тебя два раза хорошенько. Да и тебе из Москвы зачем спешить? Я воображаю, что ты воротишься к послу через Петербург. Мы время славно здесь препровождаем. Что за женщина эта Демидова, и как я ее худо судил, покуда только видом ее знал; право, заслуживает любовь хоть кого. Она была огорчена, что в письме твоем, которое принудила почти все прочесть ей, нет ни слова о ней. Она в больших ажитациях, ибо едет из Парижа вслед за нею какой-то испанец, кажется, Пиньателли, который влюблен в нее, и она не знает, как его принять после того, что было в Вене. Она очень к тебе привязана.
Все здешние достопамятности видел я сто раз, но ее долгом почел везде провожать. Вчера были мы в Казерте и до того доходились, что приехал я без ног в Неаполь от усталости. Как смеялись! Мы были пятеро: Демидова, Балкша, Томас, старый аббат-чичероне и я. Сколько раз тебя поминали!
Ко мне из Вены пишет какой-то чудак Ротиакоб, коего в глаза не знаю, и просит, чтобы я заставил тебя заплатить Беттере 100 гульденов и оные ему переслал. Что, я обер-полицмейстер, что ли? Скажу, как Демидова: «Нет, все это вздор».
Пожалуй, напиши мне, под секретом, все, что ты мог слышать в Петербурге о Карпове, особливо в княжеской канцелярии и пр. Когда будет Татищев, куда, думаешь, денется Карпов?
Александр. Неаполь, 21 марта 1805 года
Верно, увидишь Татищева в Москве. Что за люди с ним едут и какого они складу? Вообще все, до миссии нашей касающееся, должно меня интересовать натурально.
Мы делаемся теперь сиротами: в воскресенье уехала Долгорукова, в понедельник Балкша с мужем, в четверг едут Демидова и Головкина. Очень мне будет жаль Демидову, с которой я очень тесно подружился. Ее нельзя не любить, когда два раза только увидишь; жалуется, что многие ее ненавидят и завидуют ей. Сие заставило меня написать ей в Стамбул на одном листочке с тобою: «Вы милы, любезны, добры, чувствительны, у вас есть завистники; будьте еще милее, любезнее, добрее, чувствительнее, и вы их поразите, а я буду наслаждаться вашим триумфом». Не знаю, отчего в России имел я от нее такое большое отвращение, а теперь люблю ее очень. Она совершенно вбила себе в голову, что ты ее забыл, как я ни уверяю ее в противном. Она говорит о тебе: «О, теперь он днем и ночью у своей красавицы Долгоруковой. Что же он находит в этом маленьком чудовище?» Жаль мне очень, что она покидает нас; провожу ее почты три, что ни с кем не делал, кроме как с Гагариными.
Александр. Неаполь, 23 марта 1805 года
Наконец возвратился ты в Москву, и все желания твои сбылись. Я, право, был тронут всем тем, что ты мне говоришь, и мне казалось, что я стою между батюшкою и тобою, что у окошка Фавст смотрит будто на термометр, дабы не показать, что плачет, глядя на наше благополучие; у кровати Александра Петровна потупила глаза на китайца, вышитого на завесах; княгиня сидит в больших красных креслах, с платком на носу, который весь покраснел; князь Сергий говорит батюшке, смотря то на одного, то на другого: «Эх, дядюшка, да вам радоваться должно, по-смотрите-ка, какими воротились молодцами!» В эту минуту входит Биянки, кричит, всем кланяется, никто ему не отвечает. Эта картина так сильно представилась моему воображению, что я только тогда очнулся, что в Неаполе, как пришел Антонио с завтраком. Теперь узнал я, что можно быть счастливу мысленно; но как жаль, что это счастие есть одна только минута.