Брат Томас - стр. 28
В итоге в рамках программы защиты свидетелей Костяшки оказался в Вермонте. Теперь его звали Боб Лодермилк.
В Вермонте он испытал культурный шок. Березовые рощи, фланелевые рубашки, пятидесятилетние мужчины с конскими хвостами раздражали его.
Он попытался устоять перед искушением пустить в ход кулаки, собирая библиотеку детских книг. И открыл для себя, что некоторые писатели прославляли героев, которые вели себя точно так же, как он сам в недалеком прошлом. Его это пугало. Он не мог найти достаточного количества умных фарфоровых кроликов и храбрых большеухих мышей.
Обедая в дешевом итальянском ресторане и мечтая вернуться в Джерси, он внезапно понял, что должен уйти в монахи.
Став послушником, следуя по пути раскаяния, Костяшки впервые в жизни познал, что есть настоящее счастье. В аббатстве Святого Варфоломея он просто расцвел.
И теперь, снежной ночью много лет спустя, когда я раздумывал, а не проглотить ли еще пару таблеток аспирина, он сказал:
– Тот священник, его фамилия Хубнер, не любил американских индейцев. И потому, что они за бесценок продали свою землю, и потому, что он постоянно проигрывал в «блэк джек» в их казино[8]. В том числе проиграл и часть займа, полученного от Тони Мартинелли.
– Я удивлен, что Мартинелли одолжил деньги священнику.
– Тони рассуждал просто: если Хубнер не сможет платить восемь процентов в неделю из собственного кармана, то всегда сможет украсть воскресные пожертвования. Как выяснилось, Хубнер мог играть на деньги и щипать за зад официанток, но не крал. И вот когда он перестает платить проценты, Тони посылает к нему парня, чтобы тот помог священнику разрешить возникшую моральную дилемму.
– Парня, но не вас.
– Парня, но не меня. Мы прозвали его Иголки.
– Не хочется мне узнавать, почему его прозвали Иголки.
– И правильно, что не хочется, – кивнул брат Костяшки. – Короче, Иголки дает Хубнеру еще один шанс заплатить, но, вместо того чтобы принять это требование с христианским терпением, священник говорит: «Иди в ад». Потом вытаскивает пистолет и пытается выписать нашему парню билет в то самое место.
– Священник его застрелил?
– Возможно, он был методистом, а не лютеранином. Он стреляет, но только ранит нашего парня в плечо, а Иголки выхватывает у него пистолет и убивает его.
– Значит, этот священник мог застрелить человека, но не мог воровать.
– Я не говорю, что это традиционное методистское учение.
– Да, сэр. Я понимаю.
– Теперь, думая об этом, я даже склоняюсь к мысли, что священник, возможно, был унитарием. В любом случае он был священником, и его застрелили, то есть плохое может случиться с любым, даже с монахом.
Хотя холод декабрьской ночи не полностью покинул меня, я прижал холодную банку колы ко лбу.
– Проблема, которая здесь возникла, связана с бодэчами.
Поскольку в аббатстве Святого Варфоломея он был одним из моих доверенных лиц, я рассказал ему о трех демонических тенях, склонившихся над кроватью Юстины.
– И они болтались около монаха, о тело которого ты чуть не споткнулся?
– Нет, сэр. Они явились сюда за чем-то бо́льшим, чем один потерявший сознание монах.
– Ты прав. Такая мелочь нигде не соберет толпу.
Он поднялся с кресла и подошел к окну. Несколько мгновений смотрел в ночь.
– Я вот думаю… По-твоему, мое прошлое догоняет меня?
– Прошло уже пятнадцать лет. Разве Мартинелли не в тюрьме?