Брат болотного края - стр. 23
Все бы ничего, только бедро при каждом шаге наливалось острой болью. Леся чувствовала, как прилипает к коже промокшая в крови и гнили повязка. Страх вворачивался в нутро, сбегал вниз по позвоночнику липким потом. Заражение, воспаление, гангрена. Ампутация. Слова доносились с другой стороны сознания, оттуда, где ночные плутания по лесу в компании сумасшедших никак не хотели вписываться в границы нормального.
– Чего мнешься? – наконец заметила сова и остановилась. – Вон какая смелая была, а как ушли с поляны, так все, страшно стало?
Совы Леся не боялась. И бурелом ее не страшил. А вот пульс, бьющийся в глубине нарыва, пугал до обмякших ног.
– Долго нам еще? – Губы слушались плохо.
– До Бобура-то? – Сова прищурилась. – Почти пришли. Или передумала? Скажешь, где рябинку нашла, тут все и закончим. Его тебе не обмануть, мала еще.
Ее бормотания с трудом пробивали обморочную пелену. Леся пошатнулась, взмахнула руками, чтобы не упасть, но повалилась бы, не ухвати ее за плечи сова.
– Горишь вся! – закудахтала она, теряя всякую суровость. – Простыла? Знобит?
– Нога… – только и сумела проговорить Леся, и пелена, плотная, как молочный туман, заволокла все кругом.
Через нее, будто сквозь ватную паутинку, можно было смотреть со стороны, как сова укладывает обмякшее девичье тело на землю среди веток и палой сухости, как ощупывает его неожиданно ловкими руками – лоб, затылок, шею, плечи, ребра, по одному в пересчет, особенно те, что неприкрепленные, надавливает на живот, там мягко и податливо, можно дальше, к тазу, по костям вниз. Бедро. Пальцы не дрожат, когда нащупывают повязку, замирают над ней, будто в предвкушении. Широкая штанина легко задирается, узел поддается, грязная ткань отклеивается от воспаленной кожи. Сова, нет, уже не сова, женщина средних лет морщит лоб, наклоняется, нюхает, качает головой. Тянется к мешку, который упрямо тащила на поясе, долго возится в нем, чем-то позвякивает, шуршит, достает сверток, разворачивает целлофан, аккуратно раскладывает перед собой. Одноразовые шприцы, спиртовые салфетки, ампулы. Пробегает по ним пальцами, как изголодавшийся по клавишам пианист. Позволяет себе короткую секунду слабости, на лице предвкушение. Нелепые перья липнут к вспотевшему лбу. Она смахивает их локтем. Скрипит разорванная упаковка салфетки. Остро пахнет спиртом. Лес неодобрительно склоняется над ними, скорчившимися на земле, подглядывает сотней глаз, но не мешает. Ампула лишается головы, шприц легко набирает ее содержимое, движения отработанны и просты. Игла входит в мякоть бедра. Ни боли, ни всхлипа.
Леся успела почувствовать только холод прикосновений, потом в нос ударило чем-то пронзительным, и она открыла глаза. Сова смотрела осуждающе.
– Мама тебя не учила, что ранки надо промывать? – спросила она, опасно нависая над Лесей. – Особенно рваные. Особенно в лесу.
Может, и учила, да кто же теперь вспомнит. Вместо ответа Леся попыталась встать, но сильные руки уложили ее обратно.
– Надо промыть как следует, а нечем. Хорошо у меня с собой ампициллин. Что смогу – сделаю, но тебе бы к врачу.
Перья покачивались в такт ее словам, будто маленькие китайские божки. В буреломе кто-то завозился, застучал, захрустел ветками, но далеко, не опасно, они даже не повернулись на звук, мало ли, пусть идет себе. Своей дорогой.