Размер шрифта
-
+

Бозон Хиггса (сборник) - стр. 24

Во сне он видел крылья. Крылья и ничего больше. Длинные, белые, с золотистой опушкой на кончиках маховых перьев. Крылья парили в кобальтовой бездне, перья трепетали во встречном потоке и пели. Чистым, высоким женским голосом. И что самое удивительное, у этой песни были слова. Олег изо всех сил напрягся, чтобы уловить в них хоть какой-то смысл. И проснулся. Серый свет раннего утра едва пробивался сквозь туман, сизыми лентами наползающий снизу. Как написали бы в плохой книжке, вяло подумал Олег, будто вся алуштинская долина превратилась в огромный котёл с ведьминским варевом. Но варево это источало холод. И сырость. Надо вставать. Надо выбираться отсюда. Надо искать своих… Хм, своих… Астроном понял, что всё ещё спит. И серое утро, и котёл – лишь продолжение сна.

«Сигнусадеи, сигнусадеи…» – раздалось над головой. Олег вздрогнул, открыл глаза, уставился на свод пещерки. Разумеется, там никого не было. «Сиг-ну-са-деи», – протянул голос. Очень знакомый голос. Чистый. Высокий. Женский. Голос из сна. И слышанный раньше. Оплакивающий или… зовущий на помощь? «Буря внезапна вдруг возмутила небо и море», – отчётливо по-русски произнесла невидимая женщина. Олег тихонько, подтягиваясь на руках, начал выбираться из пещерки. И увидел крылья. Те самые. Белые с золотистой опушкой. Они загораживали выход, словно занавески, ритмически подёргиваясь в такт словам, произносимым речитативом:

Сигнусадеи, сигнусадеи…
Буря внезапна вдруг возмутила небо и море,
Вырвавшись, ветры свистали уж в вервях и парусах грозно;
Чёрные волны к бортам корабельным, как млат, приражались,
Так что судно ударов от тех многошумно стенало:
Сигнусадеи, сигнусадеи…
То на хребет оно волн взбегало, то в бездну ныряло,
Море когда, из-под дна разливаясь, зияло глубями.
Видели близко себя они камни остросуровы,
Ярость о кои валов сокрушалась в рёве ужасном
Сигнусадеи, сигнусадеи…
Слабы мужи, как жены, рыдали уныло:
Только и слышались жалостны вопли рыдавших,
Только и вздохи по жизни роскошной и неге,
Только богам, обречены, давали обеты,
Жертвы оным принесть, по здравом приплытии к брегу
Сигнусадеи, сигнусадеи…
Не было в них проворства ни в ком, приказать бы что дельно,
Сам же никто не знал также, за что бы приняться.
И никому не казалось, что должны бы, жизни спасая,
Равно спасти от беды и всех тех, что были там с ними.
Сигнусадеи, сигнусадеи…
Стал на корме при весле сам Великий Учитель, —
Кормчий их, быв помрачен от вина, бедства не видел, —
Он ободрил мореходцев, крича полмёртвым с боязни:
«Прапоры сриньте долой, вниз и парусы, дружно крылите».
Стали они тогда крылить;
И пробрались меж камней без вреда и напасти, счастливы,
Славя величие сигнусадеи, что крылья
Дал им в замену рук человечьих бессильных…
Сигнусадеи, сигнусадеи…[1]

Песня смолкла. Занавеси крыльев разошлись в стороны, впустив туман. Астроном боялся дышать. Сигнус, думал он. Тот самый, вернее, та самая – женщина-птица. Царевна-Лебедь. Спасительница… Что означает её песня? Что сигнусы разумны? Для птиц они чрезвычайно велики, но для людей?.. Впрочем, размер не имеет значения. Ведь и дети разумны, и карлики… Мысли спутывались, свивались как змеи, в скользкий неприглядный клубок. Невозможно понять, где заканчивается одна и начинается другая. Маячил перед внутренним взором левитирующий монумент на энергостанции. Вращается. Мерно взмахивает крыльями, подгребает хвостами «леонардовский атлет».

Страница 24
На следующую страницу