Бойся мяу - стр. 17

Закат миновал свой пик и медленно стягивал с неба огненные краски. Они еще бегали по Женькиному лицу. И по усталым, задумчивым лицам Кати и Оли. Наверное, мы запомним их навсегда, мелькнула мысль, эти лучи, оттенки, обагренные языки умирающего костра. Золоченные крылья феникса, которому миллиарды лет.

Женя уснул. И снилось ему что-то, но было слишком темно. Вроде угли, подхваченные вихрем. Или лава, выползающая из мглистых трещин. И земля дрожала, а небо было черное-черное, а звезды пропали. Когда землетрясения смолкло, он проснулся. Его пихала Катя. Оля стояла у опущенного борта и опускала сумку.

Слезла Оля, слезла Катя, затем и он плюхнулся кроссовками в грязь. И тут же вспомнил, хотя и не забывал, что в деревне заканчивались и плиты. Только земля и трава.

– Спасибо большое, – поблагодарила Оля.

– Спасибо. Спасибо, – промямлили Катя и Женя. Наверное, она тоже успела уснуть.

– Да ничего, – улыбнулся парень, подняв борт. – Ну, счастливо.

Чуть помялся, посмотрел вниз по улице. Потом добавил:

– Вам, значит, вверх. А я вот… я там, тут рядом тоже… Мне налево. Я это… Артем Я.

– Ой! Да, точно, – спохватилась Оля. – Артем? Хорошо… Ольга.

– Жен… – раскрыл было рот Женька, но Катя пихнула его в живот.

– Ну, будем знакомы, – парень махнул рукой, кивнул чуть и направился шустро в кабину.

Трактор снова затарахтел. А они почавкали по грязи в сторону дома.

Шли долго, но не далеко. Держались за руки, поскальзывались, ругались. Перешагивали, перепрыгивали лужи или переходили по доскам. Вскрикивали, но не падали. И смеялись.

А когда показался заветный бело-голубой забор, когда свернули к знакомым лазурным воротам, когда стали счищать грязь с подошв о скобель, вдруг лязгнул засов и дверь в воротах распахнулась. И выбежали к ним Лариса и Таня. Налетели на Олю, стиснули в объятиях. А за дверью во дворе причитала и махала руками бабушка. И дядя Юра стоял, улыбаясь, на дорожке к дому. Из окошка выглядывал маленький Сашка.

Лариса и Таня, сестры из Комсомольска, потащили блудных родственников домой. Бабуля заспешила по дорожке, зазывая в дом и повторяя что-то про жаркое и пироги. Затолкала Юру и выбежавшего на крыльцо Сашу обратно. Под веселое сестричье разноголосие.

Женек, последний в этой процессии, закрыл дверь, повозившись с высокой для него ручкой засова, прошел по дорожке, поправив съехавшую от стараний лямку рюкзака, поднялся на ступеньку крыльца. И обернулся. На серой бетонной дорожке – следы. Они дошли. Они дома. Вместе.

И с кухни – через сени и по ступенькам крыльца – долетел дружный смех и тихий, но нарастающий, далекий, но понятный свист.

Наверное, будет чай. А значит, будет тепло и счастье.

Человек-пальто жил в чулане. Чулан запирался на крючок – тяжелый и тугой. Но если есть дверь, и дверь эта неизменно заперта, то рано или поздно… Дети выбрали «рано».

Спустя два дня именно эта крохотная комнатка оказалась самой интересной.

Бабушкин дом, деревянный и не то чтобы большой, умещался в один этаж и пять комнат. Сразу за крыльцом, огороженным перилами и укрытым навесом, тянулась продолговатым прямоугольником комната, которую называли сени.

Как и все незнакомые слова, это «прозвище» звучало для Женька странно, и, как лучшие из незнакомых слов, оно звучало еще и забавно. Сени. Будто что-то среднее между санями и сеном. Тем прикольнее и страннее было то, что ни первое, ни второе в сенях не хранилось. А были там оранжевый пол с ковриком для обуви, сосисочные стены из бревен, диван и вешалка. Еще хлам в одном углу. На каждом бревне, посередке друг над другом, белели палочки, галочки и крестики. Они всегда казались загадочными письменами. И неожиданно было и даже немного обидно в один из последних приездов признать в них римские цифры. Между бревнами выпирало что-то волосатое и сухое. Женя понимал, что оно для сохранения тепла, но названия, опять-таки, не знал. И что-то ему подсказывало, что слово это будет не менее веселым.